– Ну чего ты?! Я же дело предлагаю! –
удивлённо воскликнул чёрт и попятился.
– Р-р-р-р! – низким голосом ответил
Никита и пошёл на Безпятку.
– Ну и дидько с тобой! – крикнул чёрт
обиженно.
Он проворно отскочил и чёрной
длиннорукой тенью юркнул в кусты.
***
Летом Никита стал одиночкой.
Чугайстер не гнал его, наоборот – огорчился, но удерживать не стал
– понимал волчью душу. А Никиту тянуло в лес, настойчиво и властно
– кнут лисунки звал. Сердце ныло, в груди сосало, словно рана
открылась снова. Он стал выть по ночам, безутешно и долго, а потом
и вовсе ушёл и принялся бродить, нигде подолгу не задерживаясь.
Однажды выбрался к своему селу, но
близко подойти не отважился – боялся, что зверь в нём снова победит
человека. И за мать боялся – лисунка не простит.
Он отыскал по меткам новое логово
матёрых – у них было четверо щенков в выводке, но приближаться не
стал. Его манило на север. Охотился, когда удачно, когда не очень,
даже мышей ловил, если туго приходилось, но зайчата попадались
довольно часто, а как-то – даже дикий козлёнок.
В странствиях Никита часто вспоминал
Антипку и его предложение. Представлял себе, как мог бы жить
теперь, укради у Чугайстера скрипку, но всегда приходил к выводу,
что быть предателем – плохо, а чёрт – на то и чёрт, чтоб
обманывать, и почти не жалел.
Если встречались люди – обходил
подальше. Днём – спал где-нибудь в укромном месте, ночью –
продолжал путь.
Вскоре волчьи следы – одиночные,
стайные – начали встречаться всё чаще, а запах людского жилья, даже
издали – всё реже. Дичи стало больше, сама она – разнообразнее.
Попался даже жирный бобёр (он раньше и не видел их ни разу) у
лесного заросшего озера. Едва Никита доел – неподалёку низким
голосом провыл матёрый: «Здесь я охочусь! Уходи, чужак!» Также, у
заброшенных, поросших лесом сёл с развалюхами-домами ловилась
лёгкая добыча – одичалые собаки. Пришлось Никите встретиться и с
рысью – они осторожно разошлись, оглядываясь. В тот же день он
набрёл на жёлтый треугольник с чёрным колёсиком. «Радиация!» –
гласила облезлая, косая табличка. Никита деловито обнюхал её и
поставил метку.
А заноза внутри всё ныла, заставляла
идти вперёд и вглубь, в зону отчуждения.
Чуть что – Никита прятался в
брошенной ржавой технике или высокой траве, но теперь путешествовал
даже днём, в жару; спешил, пока навстречу не вынырнули стены
мёртвого города. Сперва Никита залёг в траву, вывалил язык и как
следует отдохнул, и только потом бесшумно обогнул заставу и
вошёл.