Громадные остовы домов наблюдали за
ним слепыми окнами, да ветер пыль носил по взломанной корнями
дороге. Никита чуял сотни запахов – здесь водилась пища, жили
другие волки и, по соседству, – люди... В центре тоже были люди.
Много. Вдруг он услышал скрип. Сердце блаженно замерло и ухнуло в
живот. Никита бросился вперёд – он почти добрался.
***
…Ржавая цепная карусель в заброшенном
парке жалобно стонала. На корявой ободранной сидушке сидела лисунка
и отталкивалась босыми загорелыми ногами, чтоб разогнаться, но
карусель не крутилась – еле ползла, ничего не получалось. Лисунка
совсем не изменилась с тех пор, как Никита в последний раз её
видел, только длинные тёмные волосы словно вылиняли от пыли и
солнца, а жёлтые глаза в обрамлении чёрных ресниц стали злее и
ярче. Она заметила Никитку, в последний раз оттолкнулась и кнутом
отдала «салют». Тот приблизился, пригладив шерсть, поджав хвост,
затем лёг на брюхо и куснул, здороваясь, за щиколотку.
– Третий ангел вострубил… – заунывно
и хрипло протянула лисунка, раскачиваясь, и шутливо пиная Никиту
пяткой в бок. – И упала с неба большая звезда, горящая подобно
светильнику, и пала на третью часть рек и на источники вод. Имя сей
звезде Полынь. И третья часть вод сделалась полынью, и многие из
людей умерли от вод, потому что они стали горьки…
Она расхохоталась громко и весело,
потрепала Никиту по холке, ласково обняла.
– Я скучала, – шепнула прямо в ухо,
зарывшись носом в шерсть. – Где ты был так долго? Идём, покажу, где
сомы подплывают к самому берегу. Лёгкая добыча, и вкусно…
И Никита вдруг почувствовал, что
счастлив.
Стаю лисунка оплакала в первую же
ночь, а новой собирать не стала. Вместо этого, словно с ребёнком,
возилась с Никитой. Играла и баловалась, целовала в морду,
разговаривала, загоняла дичь. Печень – ей, Никите остальное.
Ночами город наполнялся мёртвыми. То
потерчонок с плачем промелькнёт и спрячется в заросшем кустарником
детском саду, то утопленник из Припяти выползет, в лунном свете
бороду сушить. Бесцельно, словно наугад, бродили наложные мертвецы,
в солдатской рваной форме, респираторах, тупые и вялые, усохшие от
времени. Один всё таскал с собой скрипящую пустую тележку. Никто их
не трогал, видимо, своего Чугайстера там не было, а тот, которого
Никита знал, так далеко не заходил.