и страдать пришлось иначе – тьма его объяла душу!
Он, зарывшись в одеяле, ночью видеть стал кошмары:
мертвецы над ним стояли – им казнённые болгары.
С обагрёнными плечами, все в крови из ран на шеях,
и дрожал Оттор ночами, как огня, страшась в душе их,
и винил за эти муки бога, чьё носил он имя,
и отсечь готов был руки за дела, что делал ими.
Много крови в жарких битвах было пролито Оттором,
но убийство беззащитных – это было перебором!
И теперь, как в стенах спёртых, – целый день тоска на сердце,
и от взглядов этих мёртвых никуда уже не деться!
И, со страхом ожидая приближающейся ночи,
клял себя он так, рыдая и в тоске потупив очи:
«И зачем же я погнался за сомнительною честью!
В палачи, глупец, подался, соблазнившись княжьей лестью!
Как же знать я мог, что вскоре не сойдёт мне это даром —
я ль повинен в этом горе, что пришло со мной к болгарам?
С долей венчаны ль такою, чтобы рано умереть им,
но зачем – моей рукою? Как же жить теперь мне с этим?»
Так, в отчаянье бессильном, жил он узником, застрявшим
между миром замогильным и жестоким миром нашим.
Превратился в образ слабый прежде грозного варяга —
до ничтожности от славы оказалось лишь полшага!
Как бы ни был мир ужасен и жесток порой снаружи,
но, когда внутри ты грязен, – не бывает муки хуже!
Но однажды, среди ночи, оказали гости милость —
пытку словно бы отсрочив, вся толпа их удалилась.
И, ворочаясь без цели после их отлучки странной,
он увидел на постели крест нательный оловянный.
Он узнал его – такие видел он на обречённых, —
штучки те недорогие с шей слетали рассечённых.
Крестик бережно он поднял – хоть его он озадачил,
но глупцом он не был, понял, что подарок этот значил.
Прежде слышал он про Бога, что распят был и изранен,
знал о Нём Оттор немного, – слабый бог ему был странен,
но теперь он сам, в несчастье, стал таким же, ощущая
в Чьей, на самом деле, власти этот мир спасать, прощая;
в Чьей любви к таким же, малым, нету места укоризне,
хоть и сам себя считал он меньше всех достойным жизни.
Стали, в бытности походной, в повседневной круговерти,
сердце жёстким, кровь холодной на полях войны и смерти;
закалённый поневоле, ко всему он был привычен,
и, к своей привыкший боли, стал к чужой он безразличен.
По такой простой причине он, к насилию причастный,
оказался вдруг в пучине безнадёжной и ужасной.