В последнее время Горюнов залечивал душевные раны. Его Движение за нравственность в экономике теряло партнеров, зарплаты сотрудников дирекции уменьшались, и они роптали.
Начались раздоры. Вальяжный его заместитель Резиньков (рекомендован на работу одним из маститых членов Совета) считал недостойной его амбициям маленькую зарплату. Раздражали поручения, которые он считал ниже своего потенциала.
Было все равно бухгалтеру Курочкину, вихрастому айтишнику и юркой специалистке по выставочной работе с облупленным носом, притащившей родственницу – беременнную молодку с недоумением на лице: как это – работать. Только секретарша, юная особа с чудесными голыми ножками, похожая на гимнастку, не могла раздражать.
____
Заместитель Резииьков пригласил шефа в общую комнату сотрудников. Там за столами сидел весь коллектив дирекции.
Они воззрились на него официально-отчужденными взглядами.
– Можете нам рассказать, где деньги? – быстро спросила юркая выставочница с облупленным носом. Она недавно приехала из провинции, и как-то естественно прилепилась к общественной организации.
– Какие деньги? – растерялся Горюнов. – Все деньги у бухгалтера.
Коллектив воззрился на него. Повеяло нетронутым тепличным воздухом, бережно сохранившимся со старых патерналистских времен.
– А что я? – сварливо проворчал Бух. – Я сам не знаю, где деньги. Он все знает.
– Надо бы повысить зарплаты, – скромно сказал Резиньков.
– Откуда их взять? Мы сами должны создавать их.
– Но нам нужна нормальная зарплата! – шумели все.
Шеф стал сумбурно объяснять, куда деваются наши деньги, вот смета затрат на организацию конференции, выставки, вот остаток. Но, странно, точные цифры не убедили их. Какая-то мистика русской души! Нищенство перевешивает любые доводы.
– Подождите, раскрутимся, и будет все.
Расстались неудовлетворенные.
У Горюнова особое отношение к деньгам: он инстинктивно экономил… на себе. Скупердяйство по отношению только к себе. Всегда уменьшал свои потребности – отдавал зарплату до копейки семье, и – стыдно было увеличивать себе зарплату перед нищими коллегами. Да, я скупердяй, – обижался он на упреки жены. Отдавал все, может быть, из надежды некоего вознаграждения – подушки перед возможным грядущим нищенством. Или – мелькала горделивая мысль: это из-за романтического устремления, несовместимого с потребительством.