Мы зашагали вместе по узкой улочке. Шаги наши отдавались эхом. Марко показывал мне необычные детали, которые сам замечал: ветхий балкон с провисшим бельём, шорох листвы над старой оградой, пролетающую тень кошки. Он объяснял, что ночью Рим разговаривает на своём языке – языке шелестов, звуков воды, едва уловимых переливов света.
– Для хорошего снимка нужно ощущать то, что скрыто за видимостью, – сказал он. – Мы смотрим на фонтан, и видим струи воды, статуи. А нужно почувствовать дыхание времени, представить всех тех, кто проходил здесь тысячи лет назад. И тогда твой взгляд на вещи меняется.
Его слова звучали как откровение. Я вспомнила, что сама чувствовала нечто похожее, когда писала первые статьи об искусстве Возрождения. Тогда мне казалось, что мастера прошлого всё ещё незримо стоят за моим плечом и ведут мою руку.
– Не переживай. Мне нужна модель, чтобы завершить серию работ о ночном Риме. Мне хочется запечатлеть не только пустые улицы, но и тот особый свет, который падает на человеческую фигуру в полутьме.– Послушай, Катерина, ты не хочешь поучаствовать в фотосессии? – неожиданно спросил Марко. – Фотосессии? – я улыбнулась, представив, как неловко буду выглядеть. – Я никогда этого не делала серьёзно…
Я немного смутилась. Однако в его голосе звучало спокойное убеждение, и я вдруг остро захотела согласиться, почувствовать на себе этот римский свет, такую же магическую иллюминацию, которую я видела на его фотографиях.
– Хорошо, – повторила я, почти шёпотом. – Только будь терпеливым со мной.
Марко улыбнулся, и мы зашагали в сторону Пантеона. Когда мы вышли на площадь Ротонды, передо мной предстала знакомая картина: величественный храм, подсвеченный снизу, колонны вырастали из темноты в небо, а купол казался огромным глазом, глядящим на звёзды.
– Встань здесь, – показал Марко на площадку у колонны. – Смотри прямо вперёд и представь, что вокруг никого нет.
Он расставил штатив, повесил фонарь на крюк, чтобы подсветить мне лицо, но очень мягко, словно случайным уличным светом. И вдруг меня охватило чувство: будто я растворяюсь во времени, становлюсь частью старого Рима, что просуществовал века и ещё простоит столько же. Мрамор под моей рукой казался живым, как будто в нём билась память о множестве прикосновений до меня.
Щёлкнула камера. Снова. И снова. Марко просил меня наклонить голову, чуть поднять лицо, закрыть глаза. Я сделала, как он говорил. Лёгкий ветер шевелил мои волосы, веки клонились от ночной неги, но внутри меня пульсировала странная энергия.