– Спасибо за доверие, – улыбнулась она. – А почему в качестве душевного убежища ты выбрал такое неприветливое место, как пустыня? Почему не какой-нибудь девственный лес или голубой океан?
– Пустыня подразумевает одиночество. Я давно его приручил и сделал своим верным другом. К тому же рельеф пустыни эфемерен. Я могу выстроить самые причудливые замки из песка, но ночью подует ветер, и на следующий день от них не останется и следа. И я смогу начать все сначала. В своей пустыне я каждый день проживаю маленькую жизнь, придумывая новый декор и примеряя на себя разные роли. Там нет стен, нет преград. Вокруг один песок, из которого можно строить что угодно, снова и снова, до бесконечности. Наверное, это и есть моя мечта.
– Человеческая душа всегда жаждет свободы, как бы мы ни старались ее обуздать. Ей нужен простор для вольного полета, точно так же, как нашему телу нужна вода. Это не блажь, это закон природы. Просто у каждого свой путь к гармонии.
Вера выпрямилась, провела рукой по волосам и добавила:
– Мне пора. Было очень приятно побеседовать с тобой. Не каждый день встречаются люди, желающие вступить в разговоры не о погоде.
Чувствуя на себе янтарный свет ее глаз, я ответил:
– Мне тоже было очень приятно. Спасибо, что выслушала меня.
Она сделала несколько шагов к выходу, но вдруг обернулась и спросила:
– Поль, а что, если двадцать седьмая пустыня на самом деле существует?
Прежде, чем я нашелся, что ответить, она растворилась в полумраке комнаты.
Мама умерла, когда мне было пятнадцать. За считанные недели неизвестно откуда возникшая опухоль расправилась с ней и унесла туда, откуда не возвращаются. Однажды сентябрьским утром я проснулся в мире, где больше не было самого дорогого мне человека. В окно нагло светило марсельское солнце, люди продолжали как ни в чем не бывало сновать по улице, у здания почты, как всегда, стояла очередь, а из булочной выходили пенсионеры с багетом под мышкой. Было странно осознавать, что жизнь осталась прежней. Я не знал, как теперь обрести свое место во внешнем мире, когда внутренний был разрушен до основания.
Прошло время, и я стал снова гулять под солнцем, стоять в очереди на почту и ходить в булочную на углу. Но воздух больше никогда не обрел прежний аромат, а к хлебу не вернулся прежний вкус.
Я не был у мамы на похоронах. У меня не хватило мужества увидеть ее там, в этом ящике, которому было суждено превратиться в пепел. В день похорон я надел черный костюм, вытер салфеткой носки туфель, причесался, но, когда настал момент выходить из дома, сел на пол в коридоре и не смог сдвинуться с места. Действительно не смог. Конечности отказывались слушаться.