В сознании Марка вновь всплыл безграничный, ослепительно белый лист, от которого веяло такой сладостью аромата непорочной бумаги. Необъятная светлая гладь, уходящая куда-то вдаль, будоражила воображение.
Это был нетронутый холст, на котором, казалось, можно было построить целый мир. Мир без барьеров и препятствий на пути. Мир, не изъеденный ржавчиной пороков, грехов, злости. Мир, где нет суеты, нет проблем. Мир, в котором ты был бы счастлив.
Сколько людей пыталось возвести такой утопический мир? Но ни у кого почему-то так и ничего путного не вышло. Из-за чего рушатся рукотворные творения? Быть может, им просто не хватает реальности?
Откуда-то прилетело, будто с лёгким дуновением ветра, такое мягкое шуршание грифеля по бумаге, походившее на шелест осенней листвы. Этот тихий умиротворяющий звук ласкал слух, принося с собой такой долгожданный покой. Покой, подобный блаженному дождю, который сошел с небес на изнеможенного жарой путника.
Грифель шуршал, и на белоснежной глади листа появлялись пепельные штрихи, линии, какие-то замысловатые закорючки. Вдаваясь одна в другую, сливаясь, они образовывали некую неразборчивую картинку. На заднем плане виднелись какие-то зубцы, высоко вздымающиеся вверх. Не то лесная гряда, не то горы, укутанные ночной мглой. Вблизи вовсе нельзя было ничего понять. Сплошная масса из каких-то неясных теней, которые, словно ждали, когда в них вдохнут оттенки жизни, когда у каждой появится свой собственный образ.
«Как мне поступить? Не знаю», – вдруг вспыхнула мысль, будто искра.
От неожиданности Марк вздрогнул. Эта мысль, словно электрический разряд, прошила его насквозь, резко выдернув на поверхность этого мира. Немного оклемавшись от такого молниеносного всплытия, Марк остолбенел, когда заметил карандаш в своей руке, и лежащий на коленях тот самый рисунок. Минуту или две он не мог пошевелиться. Пытался найти в уме какое-то объяснение всему этому артхаусу, однако это выходило за рамки здравого смысла.
– М-да, мало мне приключений, – прошептал Марк, взглянув на ещё несформировавшуюся, бессмысленную композицию рисунка.
Этот рисунок был ему чужд, неприятен. Он был плодом каких-то неизвестных действий, о существовании которых хотелось поскорее забыть, списав всё на чистую случайность.
Резким движением руки Марк вырвал из наброска ненавистный, пугающий лист, и, скомкав его дрожащими пальцами, с отвращением бросил в урну под столом. Затем снова открыл шуфлядку и с разрывающей грудную клетку острой болью, взглянул на заветную папку.