– Хочешь чаю? – Спросил я.
Я взял с собой термос, чтобы отдать его маленьким япошкам, но когда вышел из дома, их уже не было около подъезда. Может быть, они подумали, что я спутал их с китайцами, предложив чай. Обиделись и ушли. Но я не спутал. Просто мне больше нечего было им предложить. Термос лежал у меня в машине.
Маленькие япошки:
«Мы не хотеть много. Только спокойное место, где отдых. Двенасать часов труда. Двенасать! Мы знаем, что обладать работоспособность и ум, и поэтому нас любить на производстве. Мы знаем, что мы гости. Уважать страна. Но, драть это все в горло, почему нельзя проходить мимо без слов? Иди своя дорога, пока она есть! Молча! Мы искать немного молчания в районе, где спать. Все спать! Пей свой чай сам, любопытная сабака!»
– У тебя есть чай? Хочу, – сказала Лэйла.
Она положила рюкзак с кислородным баллоном на заднее сиденье моей машины, и мы сели внутрь. Я налил чай. Запахло цветами и теплом, и этот запах сразу связался с Лэйлой. Я ещё никогда не оставался с ней один на один в столь замкнутом пространстве. Ее латиноамериканский профиль смуглел перед окапленным стеклом, за которым плавал туман.
Либо все на этом свете – чудо, либо чудес не существует вовсе, мистер Эйнштейн.
Через час молчаливой дороги мы подобрали попутчика. Он плёлся по обочине – хилый, сырой и слабый – и неловко держал левую руку навесу. Лэйле стало жаль беднягу, а я не боялся поздневечерних бродяг, и он оказался на заднем сиденьи моей машины.
– Меня зовут Луи. Куда вы держите путь? – в голосе было железо и рэкающий акцент.
– В мой родной город, – сказала Лэйла.
– А чо уехала оттуда?
– Не было смысла оставаться.
– Лошадь сдохла – слезь. Ну прально. Я ваще места найти не могу после этого всего.
– А ты куда едешь?
– На запад, в общем. Просто пилю через континент. Жизни хочется, понимаешь? Той, которую я помню. Не выживания, а жизни. Я в футбол играл, писал стихи, девчонок обожал до одури, гудел, как оголтелый со своими хеповыми кошаками. А теперь бухло только по случаям, и то исподтишка. Футбол ваще разве что в записях.
– Думаешь, на западе по-другому будет?
– Пойди угадай, как оно там будет. Нет – так в Мексику дёрну. Я только с горы слез, шестьдесят три дня пожарным дозорным оттрубил в хижине.
Я не хотел слушать его историй, вопреки устоявшемуся мнению, что попутчиков подбирают именно за этим. Все устоявшиеся мнения – чушь. Меня утешало лишь то, что Луи не нашли волки, которые теперь бежали по бокам моей машины. Они гнались не за нами и не за Луи, а за светом фар. Лэйла смотрела на волков, пока попутчик вываливал болтовню на сиденья и резиновые коврики под ногами. Отмывать салон от неё будет ещё неприятнее, чем от блевоты. Мы с Лэйлой не перебивали Луи, потому что были вежливы, а он не видел волков. Они бежали смирно и слаженно, будто хотели покинуть тьму. Будто их мышцы никогда не знали боли и усталости, желудки – голода, а глаза – цели. Как только лесной массив оборвался, погоня прекратилась. В зеркале заднего вида я заметил, как Луи глядит на небо. Под его склерами скопились большие слёзы.