– Кушай, кушай, милай, у мужука аппетит должен быть хороший. Хороший аппетит, и женщина довольна, – улыбается бабуля, в сравнении с которой ведьма из пряничного домика просто карапуз в сандаликах. Наваливает на тарелку передо мной еще гору солнечных, исходящих паром и оплывающих маслом блинов. А дура толстая сидит и улыбается улыбкой Моны Лизы. Подперла кулачком щеку свою хомячью и смотрит, как я страдаю. Наверняка ждет, что я отдуплю. А что? Говорят у китайцев были такие пытки. Бедолагу преступника кормили до заворота кишок. Видимо тут такой же вариант.
– Ба, может уже к десерту пора переходить? – хмыкнула гребаная лосиха, и глаза ее зажглись нехорошими огоньками, как мне показалось. Надо бежать отсюда, если смогу, конечно. Никогда еще я не чувствовал себя таким беспомощным. – А то наш гость, наестся и не попробует твоих вареников с вишней и Медовик. Правда же, Роб? Вы же у нас сладенькое любите? Пироженое Бетси с мармеладом. Уммм.
– А и вправду. Ох, я дура старая, – подхватилась бабуля и с юркостью белки метнулась куда-то в недра квартирки, крошечной и убогой, как ее хозяйка.
– Я тебя убью, – прошипел я, проводив взглядом домомучительницу. – Расчленю и раскидаю по городу в мешках, чтобы, не дай бог, ты как жидкий терминатор не восстановилась.
– Вас посадят, – вредно фыркнула жирная булка, нос свой наморщила дурацкий. На кнопку похожий. И тут же скривилась, словно от боли. Или…
– Эй, ты чего?
– Нормально, – просипела чертовка, и начала заваливаться с табуретки. Вот сейчас самый момент слинять, даже не переобуваясь, прямо в тапках идиотских, в форме волосатых ног с накрашенными ногтями. Даже… – Это, слушайте, я Ба отвлеку, а вы бегите. Заберу я заявление. Только пуделя моего верните, пожалуйста.
А девке то плохо совсем. Побледнела, бисеринки пота над губой выступили, и глаза горят ее совсем не вредностью, а лихорадочно. Совсем не хорошо.
Черт бы ее подрал.
– Эй, вы чего это делаете? – оживилась эта клуша, когда я ее на руки подхватил и попер к выходу из адской квартирки. Главное чтобы пуп не развязался и грыжа не вывалилась, мать ее. Тяжелая как слон. Хотя нет, вру, мне кажется она даже легкой какой-то. – А ну, поставьте меня.
– Ага, чтобы мне к изнасилованию еще сто пятую накинули?
– Врете вы все, я меньше вешу, – надулась дура. Как ее звать то, кстати? И почему я замер посреди прихожей с ней на руках? – Сто три, максимум.