– А на что она мне?
– Без нее тебя не примет ни земля, ни трон. Недаром твой дед Тура так и не стал правителем Ирана.
Франграсьян нахмурился.
– Я не мой дед, – сказал он. – И я не жду милостей от богов. Если без этой Хварны нельзя, я ее раздобуду.
– Ее не добывают, – возразил Мануш-читра. – Она снисходит сама на того, кого посчитает достойным. Но после гибели моего деда она скрылась от людей на дне великого моря Ворукаша. Не полезешь же ты в море… – с сомнением прибавил он, вспомнив, что лошадники-туранцы не доверяют воде; многие из них живут и умирают, так и не повидав моря.
– Где оно?
Мануш-читра растерялся:
– Что?
– Если ты думаешь меня напугать, иранец, то зря стараешься. Где твое море? Я поеду туда и, если нужно, полезу в него. И достану твою Хварну. Сноровкой меня небо не обидело. А если это ловушка – мои воины от твоего Ирана камня на камне не оставят. Зря мой дед этого еще тогда не сделал.
Громкие слова. Что ж, посмотрим, чего они стоят на деле. Мануш-читра вздохнул, прищурившись, посмотрел на догорающее солнце – и начал говорить.
Он все сделал, как сказал Мануш-читра.
Не то чтобы Франграсьян ему доверял. Но тот слишком хорошо знал, чем чреват обман. Такие, как он, чужими жизнями не рискуют. И потом, он сам помог Франграсьяну подготовить и принести жертву – их, иранской богине вод, Анахите. У этого их моря Ворукаша, кажется, был свой особый покровитель, но его имени Мануш-читра никак не мог вспомнить и в конце концов махнул рукой: мол, все это сказки, а Анахите подвластна всякая вода. А помощь могущественного божества тут пригодится: ехать-то далеко. Три дня в одну сторону, сообщил Мануш-читра и искоса глянул на Франграсьяна – не струсил ли, не откажется ли тащиться в такую даль.
Франграсьян только фыркнул и похлопал Гнедка по шее. Эти разленившиеся иранцы давно забыли, что такое добрый конь и настоящая скачка. Он не сомневался, что обернется гораздо быстрее.
И Гнедко не подвел.
Они пробрались через душный лес, перевалили горы и выехали к морю еще в сумерках. В первое мгновение Франграсьян опешил. Море раскинулось перед ним бескрайним гулким простором – почти как родная степь, но вместо того чтобы воодушевиться, он смутился. Здесь все было не то. Ветер нес запах едкий и влажный – ничего общего с душистым разнотравьем степи; песок был тяжелый и скользкий, копыта Гнедка вязли в нем. И впереди, сколько хватает глаз, сплошная темно-синяя стеклянистая гладь. Кажется, шагни в нее – и она раздастся и поглотит тебя целиком.