Искус - страница 26

Шрифт
Интервал


Амстердам, изрезанный каналами и велосипедными дорожками, старый и разгульный, патриархальный в одних районах, развратный в других. Он мне сразу понравился. В моей привязанности к нему было несколько неизменных компонентов: вода в избытке, разрезающая город на маленькие кусочки, язык, в котором мне не удавалось разобрать ни единого слова, и сами голландцы. Высокие, белокурые, ширококостные люди с румяными щеками и простыми лицами, пожилые женщины в строгих плащах на велосипедах, дурашливые мальчишки на скейтах в ярких однотипных шапочках. Голландцы казались воплощением стиля и самодостаточности, ни разу за всю историю никто из них не сфотографировал меня украдкой, не подошёл за автографом, хотя я неизменно собирала там полные залы. Это был город, в котором я могла проживать другую, параллельную жизнь, жизнь, в которой из меня ничего не получилось, в которой слава со всеми своими несчётными минусами меня не настигла. Каждый раз, когда мне становилось душно и горько, а эти разы наступали циклично и непредсказуемо одновременно, каждый раз я сбегала в Амстер.

Я давно докурила, но продолжаю стоять на балконе с погашенным окурком в руках. Поздняя ночь, свет в спальне, к которой примыкает балкон, потушен, редкие машины проносятся под окнами, город засыпает. А внутри, в квартире, меня ждут пьяные и сомлевшие мои никчёмные приятели, моя свита, состоящая сплошь из придворных шутов и второсортных фрейлин. Мои купленные мною же «друзья» – кто на секс, кто на славу, кто на дорогие подарки, кто на закрытые вечеринки. Мои дрессированные цирковые пудели, умеющие ждать с преданными глазами и с ними же просить, пудели, вытворяющие сумасшедшие фокусы, с тем чтобы повеселить меня, напудренные, модно стриженные пудели, сопровождающие меня на светских раутах, безмозглые пудели, для которых хозяйка всегда права и красива, что бы ни происходило вокруг неё. По правде говоря, у меня не было смелости разогнать этот цирк раз и навсегда, эти люди стали уже частью декораций, среди которых проходит моя блестящая жизнь.

Я захожу в спальню, и в нос мне ударяет резкий запах спиртного, пота и чужих людей, хотя в спальне никого нет. Видимо, запах просочился через тонкую щель между дверью и полом, через эту же щель в комнату лился яркий жёлтый свет. Моим мимам разрешается творить что угодно в моей квартире, но никогда ни при каких обстоятельствах им нельзя заходить в две комнаты – сюда и в кабинет. Кабинетом я шутливо назвала самую маленькую комнату в квартире, настолько маленькую, что у прежних хозяев там была оборудована гардеробная. Я с детства любила ограниченные пространства, комнатушка мне приглянулась с первого взгляда. Я выкрасила стены в глубокий тёмно-лазурный цвет, а пол выложила выбеленным дубом – визуально комната стала ещё меньше. В ней поместился стол, простой чёрный стул с высокой спинкой, гитара с парой примочек, небольшой усилитель, микрофон на стойке и электронное пианино. Комната выглядела как мечта любого композитора и музыканта, идеальная келья для творчества наедине с собой и небесами. Для меня, увязшей в топях глубокого творческого кризиса, наступившего неожиданно и без видимых причин, но длящегося не первый год, эта комната стала пыточной. Часы, которые я просиживала в ней в звенящей грузной тишине, были худшими часами моей жизни.