– Люся, тише, ведь услышит Григорий Иванович. – Надя поднялась и ближе подошла к подруге.
– Ладно, помолчу! – Люся усмехнулась. – Не думай, я не злая. И завидую без злобы. Глупая, Надюшка, я ж о большем, чем ты, загадываю. Мне и номер был бы дорог, но прежде Шовкуненко… Я бы женой его стала. Понимаешь? – Люся заговорила быстро, шепотом. Надины зрачки округлились, глаза стали черными. И вдруг она посмотрела на Шовкуненко, посмотрела иначе, не так, как раньше. Значит, вот почему он был непонятен ей. Потому что не ее – другую ждал он в свой номер. Быть может, Люсю. Она под стать ему. Крепка. Ей двадцать семь. Для нее война – это не израненное детство. Война унесла Люсино счастье, и она хочет отдать сейчас свое сердце Шовкуненко, с уверенностью, что обретет вновь потерянное. Сейчас опять пытливо глаза его устремлены к Наде. Чего он хочет от нее? Пусть подскажет, еще не поздно. Уйти из номера, но не из цирка же! Как изменилось его лицо, он обернулся к Люсе. Лицо стало колючим, глядит так, точно решил испепелить взглядом. А Люся, до чего она дошла: дрожит, руки выдают ее, они и жалки и строптивы. Обхватила крест-накрест свои плечи. Засмеялась дерзко – ямочка на щеке стала глубже. Склонила голову и, неожиданно перемахнув через барьер, притопнула на опилках. Пошла, шаг крупен, но нерешителен.
Надя не расслышала голоса Шовкуненко. Он уже рядом, вот взял ее за плечи. Встряхнул – неуклюже, грубо.
– Уснули? Вы всегда с открытыми глазами спите?
– Григорий Иванович, мне нужно вам сказать. Я не могу уйти из цирка. Не могу.
– Куда вам нужно идти? – Шовкуненко с недоумением повернул Надю к себе и внутренне вздрогнул. Слишком взволнована – значит он выдал себя: может, словом, жестом. Рано! Лицо стало непроницаемым.
– Хотите остаться в Иванове? Что-нибудь случилось?
– Да. Нет… Я не могу уйти из цирка! – Брови ее упрямо сошлись на переносице. – Не подхожу к вам в номер, скажите. Ведь я же чувствую, вы испытываете, проверяете: годна или нет?
– Я еще не все понял. Чего вы, собственно, хотите? Учу вас, репетирую – этого мало? – Вдруг его обуяла мысль, что кто-то сманил ее, и он тотчас злость, недоверие обрушил на Надю. – Почему, я вас спрашиваю, вы с пустыми руками разгуливаете в эту ночь по цирку? Упаковка вас что, не касается? Вы партнерша – ваше дело следить хотя бы за костюмами, чтобы нежеваными были по приезде. Уложите их!.. Ну, что ты жмешься, Мохов, подошел, так высказывай, чего надо?