– Разве забудешь, как твоего папашу топить вели в Кубани, а он кричал: «Да какой я кулак? Маленькая пекаренка да один работник! Вот и всё моё богатство!». А те, в кожанках: мол, зерно-то припрятал, почему не сдал? А твой папаня: «Я на него сам горбатился, сеял, косил, муку молол. Не воровал, не расхищал, а если вы новая власть, так и накормите народ, и не занимайтесь грабежом».
Батя Костя входит в раж, всё больше размахивая руками:
– «Вон ты как! Кулацкая твоя харя! – орут кожаные. – Против советской власти!» И поволокли твоего папаньку к реке. А он им: «Да разве за это воевал мой зять? Ну-кось, Костя, покажи им седло, на котором ты их советску власть защищал». Один, что постарше, вроде засомневался. Пришлось рассказать всё как есть.
Шалве Герасимовичу радостно было сознавать, что семья, пережившая ужасное моральное потрясение, так быстро приходит в себя, словно и не стоял посреди горницы гробик, не звучали причитания. Складывалось впечатление, что этим крепким духом людям и не такое горе по плечу.
Сидор между тем обхватил своей широченной ладонью поллитровку и стал ножом отбивать сургуч с горлышка.
Доктор встал и с естественным кавказским пафосом произнёс тост:
– За твой уютный очаг, Сидор, за твою семью, за то, что с сынишкой всё благополучно закончилось!
На зубах аппетитно захрустела заскучавшая было капуста, в ход пошли картошка и солёные огурчики.
– Деда-а-а, расскажи дальше про комнамдарма, – внук легонечко стучит сморщенным кончиком сандалика по деревяшке.
– Ой, ой, больно…
– Не обманывай, не больно, она же игрушечная.
Сидор наклоняется к сынишке.
– Про кого расскажи?
– Про ком… нам… дарма. Как он дедушке седло подарил.
Сидор вновь обхватывает бутылку своей бездонной пятернёй, которая полностью поглощает поллитровку. Создаётся впечатление, что водка льётся прямо из руки богатыря.
– Батя, а ты никогда подробно про это не рассказывал. Ну-ка, давай ещё по одной – и поведай о своих подвигах.
– И я с интересом послушаю, – оживился доктор.
– Вот видишь, деда, и дядя Халва просит. Давай про войну рассказывай.
Казалось, вся изба задрожала от хохота.
– Так вкусно меня ещё никто не называл, – сквозь смех произносит Шалва.
Якуниха шла мимо с вёдрами от реки. Остановилась в недоумении.
– С ума, что ли, свихнулись? От радости или с горя хохочут?.. Не приведи Боже.