Помилуй мя, Боже, по велицей милости Твоей, и по множеству щедрот Твоих очисти беззаконие мое
Софья сидела на узкой железной кровати в своей келье, обхватив колени руками и молилась, чтобы настоятельница, совершающая вечерний обход, сегодня прошла мимо её двери. Каждый шаг игуменьи Евникии, гулко отскакивающий от стен обители, заставлял Соньку всё сильнее втягивать голову в плечи и зажмуривать глаза. Стены кельи, казалось, наваливались на неё своей вековой тяжестью, а тьма, скопившаяся по углам, пульсировала словно живая. Где-то внутри неё маленькая девочка заходилась в беззвучном крике, а в животе скручивался узлом комок липкого животного страха. Софья была на грани, в шаге от чего-то тёмного и страшного, ближе, чем когда-либо. Даже когда умерла бабушка, было не так паршиво.
Сонька вспомнила, как стояла над свежезасыпанной бабушкиной могилой, в то октябрьское промозглое утро, за день до своего 12-летия, не чувствуя вообще ничего. У неё уже не осталось слёз, но порывистый ветер услужливо швырял ей в лицо горсти холодного моросящего дождя.
– Как же так, как же так, – причитала рядом баба Валя, бабушкина соседка, у которой последние несколько дней жила Сонька. – Совсем одна сиротинушка осталась на всём белом свете.
Софья тогда не понимала, что значит «одна на всем белом свете». У неё ведь есть друзья, одноклассники, учителя, соседи, баба Валя вот. Но когда через пару дней к бабе Вале в дом приехала Клавдия Степановна, сотрудница органов опеки, Софья поняла, что бабе Вале она не нужна. И никому, видимо, не нужна. Оказывается, так бывает, что ты никому не нужен.