Ирина смахивала слезы. И что он хотел теперь от Веры? Что?! Неужто он не забыл ее, помнил настолько, что помчался к ней?.. Говорить? О чем? О чем можно говорить с чужим человеком?! Просить? О чем?! Простить его?.. И потому он бросил их… Бросил после всего, через что они прошли… Ради какой-то забытой, жалкой девчонки из прошлого! Ирина чувствовала, как ее горло передавливал ком, а в голове метались абсурдные, безжалостные мысли.
Как хорошо, что она запретила себе откликаться на его ухаживания: как убийственна была бы и без того клокочущая боль, если бы она уступила его воле. И как он мог предать их всех?! Даже пусть и ради давней любви! От бесконечной круговерти этих мыслей и чувств боль становилась нестерпимой. Она хотела ринуться прочь со сцены и выплакать это страдание в каком-нибудь углу. Но тогда и она всех предаст!
Ирина отпрянула от занавеса и, обессиленная, побрела сквозь суету закулисья, не желая уже ни выступления, ни, в сущности, ничего…
Она услышала, как зал внезапно взорвался аплодисментами и улюлюканьем. Сердце замерло от пробежавшего холодка предательской надежды. Ей хотелось заткнуть уши, чтобы не допускать этой надежды; было страшно шагнуть к занавесу, чтобы снова разочароваться. Но она шагнула и дрожащими руками приоткрыла его и вдруг ощутила тьму перед глазами. Кровь хлынула к лицу. В зал вошел Ларионов.
Ирина вцепилась в ткань кулис и быстро дышала. Горло сдавил какой-то спазм. Она вдруг заплакала. Клавка, заметив наконец панику Ирины, подскочила и оттащила ее в сторону.
– Ты чего?! – воскликнула Клавка, выпучив глаза.
– Ларионов… он там…
– А где ж ему быть?! – развела руками Клавка. – Ну даешь!
Клавка махнула и помчалась на исходную позицию. До начала представления оставались считаные минуты. Ирина неожиданно обмякла. Нет, Вера была позади… Существовала ли она вообще? И важно ли теперь это было? Если даже Ларионов все же решил ехать в Москву, но отложил, он все-таки выбрал их! Он не смог не разделить с людьми этот важный день… Руки Ирины потеплели. Ей показалось, что концерт уже состоялся. Произошло уже все самое основное. В этот вечер ничего уже не случится важнее возвращения Ларионова.
Ларионов смутился таким неожиданным вниманием к нему и сделал всем знак сесть, а сам отказался идти на первый ряд и остался у прохода на пятом рядом с одним из зэков. Тут же подле него нарисовался конвоир, но Ларионов показал ему жестом не дергаться, и тот отпрянул к стене. Майор выглядел уставшим, но на удивление благостным.