Траур по погибшему мужу не позволял ей участвовать в общем веселье, да и положение вдовы требовало особой сдержанности. Но были в её движениях, в том, как она склонялась над котлом, как поправляла край ковра, как подавала гостям пиалы с кумысом, особая грация – та природная красота, которую не спрячешь под чёрным платком вдовы, как не спрячешь свет полной луны за облаками.
Бирназар бий замечал её. О, этот человек, привыкший читать судьбы людей как опытный следопыт читает следы на горной тропе, видел больше, чем показывала Айжаркын. Его взгляд, острый как клинок и мудрый как взгляд горного орла, не раз останавливался на её фигуре, когда она проходила мимо, склонив голову, как склоняется молодая берёзка под тяжестью снега.
Было что-то завораживающее в том, как она несла своё горе – не как тяжкое бремя, а как драгоценный груз, доверенный ей судьбой. Её глаза, опущенные долу, хранили в себе какую-то тайну – может быть, память о счастливых днях с Алымбеком, а может быть, тихую надежду на то, что не всё ещё потеряно в этой жизни, что есть ещё что-то впереди, кроме одиночества и печали.
Округлившийся живот – знак новой жизни, растущей под сердцем – она несла с особым достоинством. В этом было что-то от древней мудрости женщин-кочевниц, веками хранивших в себе силу продолжения рода даже перед лицом смерти и горя. Казалось, что сама природа благословила её, окружив особым сиянием, как окружает весеннее солнце молодую траву, пробивающуюся сквозь прошлогодний снег.
Бирназар бий видел всё это. Человек, привыкший оценивать людей как драгоценные камни – по чистоте, по внутреннему свету, по той особой силе, что таится в глубине, – он не мог не отметить, что перед ним редкая драгоценность. В её скромности была сила, в её печали – красота, в её молчании – мудрость, которая встречается редко даже среди умудрённых годами аксакалов.
Когда она проходила мимо почётного места, где сидел бий, он словно ощущал лёгкое дуновение ветра с гор – того особого ветра, что приносит с собой запах снежных вершин и весенних цветов одновременно. И что-то начинало шевелиться в его душе – что-то, чему он сам ещё не мог дать названия, как не может человек дать имя звезде, только что загоревшейся на ночном небе.
А Айжаркын, словно чувствуя на себе этот взгляд, становилась ещё сдержаннее, ещё незаметнее. Она была как горный родник, который прячется под камнями, но чья чистая вода привлекает и путников, и зверей, и птиц. Её движения становились ещё плавнее, будто она скользила над землёй, не касаясь её, как скользит тень облака по горному склону.