Рассвет пришел неожиданно, как приходит счастье или беда – вдруг, без предупреждения. Первые лучи солнца коснулись снежных вершин, и те вспыхнули розовым светом, словно огромные кристаллы, вросшие в синеву неба. В этот час, когда ночь еще не ушла, а день еще не вступил в свои права, когда весь мир застыл в ожидании чего-то важного, Алымбек принял решение.
Боорсок бий жил в горах урочища реки Нарын – там, где вода бьется о камни с такой силой, что брызги взлетают до самого неба. Мудрый старик из племени Черик был известен своей справедливостью – люди говорили, что он может разрешить спор между водой и камнем, между ветром и горой. Его борода была белой, как снег на вершинах Ала-Тоо, а глаза хранили память о множестве прожитых лет и увиденных судеб.
Когда Алымбек привез к нему Айжаркын, старик долго молчал, глядя куда-то поверх гор, словно видел там что-то, недоступное взору обычных людей. Потом положил морщинистую руку на плечо молодого джигита и просто сказал: "Я сберегу твое счастье, сын мой. А ты береги свою честь – она дороже жизни."
А потом было прощание – короткое, как удар клинка, и горькое, как полынь в осенней степи. Айжаркын стояла прямо, только губы чуть дрожали, да пальцы комкали край платья. Она была похожа на молодую березку перед бурей – такая же стройная, такая же беззащитная, но с той же невидимой силой, что помогает деревьям выстоять в самый страшный ураган.
Алымбек опустился на колени перед женой, прижался лбом к её животу, где билось сердце их нерожденного ребенка. В этот момент он не был воином – он был просто человеком, мужем и будущим отцом, чье сердце разрывалось от любви и боли. "Я вернусь," – прошептал он, и эти слова прозвучали как клятва, данная не только Айжаркын, но и горам, и небу, и самой земле. "Клянусь всеми горами Ала-Тоо, я вернусь к тебе и нашему малышу."
Но горы хранили молчание. Они знали то, чего не знали люди – что у судьбы свои планы, и не всегда они совпадают с клятвами даже самых верных сердец.
В то утро туман стелился по земле, как белый войлок, укрывающий спящие травы. Айжаркын стояла на пригорке, и ветер трепал её платье, словно пытался унести вслед за всадником, чья фигура постепенно таяла в молочной дымке. Она не плакала – слезы пришли позже. Сейчас же она просто смотрела, впитывая каждое мгновение, каждое движение коня, каждый поворот знакомого силуэта, пока тот не растворился в утренней мгле, будто его и не было вовсе.