Боорсок бий встретил гонца у своей юрты. Старик словно почувствовал беду – его плечи ссутулились, а в глазах появилась та особая мудрая печаль, которая приходит к человеку, много повидавшему на своём веку.
Весть о гибели Алымбека прозвучала как удар грома в безветренный день. Гонец говорил о жестокой битве на дальних рубежах, где кыргызские джигиты встретились с превосходящими силами врага. Говорил о храбрости воинов, о том, как они стояли насмерть, защищая родную землю. О том, как Алымбек до последнего вздоха прикрывал отход товарищей, как пал, не выпустив из рук меча…
Айжаркын стояла чуть поодаль, прижимая к груди недовышитый төшөк для будущего ребёнка. Она не проронила ни слова, не вскрикнула, не заплакала. Только пальцы её, вцепившиеся в ткань, побелели, да в глазах появилось то выражение, которое страшнее любых слёз – выражение человека, у которого отняли не просто любимого, а часть души.
В тот вечер горы, казалось, стали ближе к земле, словно пытались защитить, укрыть своими каменными плечами маленький аил от большого горя. Где-то высоко в небе закричал одинокий беркут – может быть, это была душа Алымбека, прощавшаяся с родными местами, а может, просто птица оплакивала ещё одну человеческую судьбу, сгоревшую в пламени войны.
Есть такое горе, от которого даже горы становятся ниже, а небо – ближе. Горе, которое не выплачешь слезами, не выкричишь в голос, не выскажешь словами. Оно приходит тихо, как зимняя ночь в горах, и превращает живое сердце в камень, оставляя лишь маленький уголок, где теплится жизнь – не твоя уже, а того, кто растёт под сердцем.
Когда Айжаркын услышала весть о гибели Алымбека, время для неё остановилось. Не было криков и причитаний, какие обычно сопровождают весть о смерти джигита. Не было традиционного плача, от которого содрогаются горы и плачут камни. Была только тишина – такая глубокая, что в ней, казалось, можно было услышать, как растёт трава, как течёт кровь в жилах, как бьётся маленькое сердце нерождённого ребёнка.
Она стояла, глядя куда-то поверх гор, туда, где край земли сходится с небом. Может быть, она видела там что-то, недоступное взору других людей – может быть, душу Алымбека, летящую к предкам, а может, своё собственное будущее, внезапно ставшее пустым и холодным, как зимняя степь. Только рука её, лежащая на животе, чуть заметно дрожала, словно пойманная птица, и в этой дрожи была вся буря, вся боль, всё отчаяние молодой женщины, враз потерявшей и мужа, и будущее, и надежду.