Съезд сельхозударников, новаторов и тружеников нив и пашен прошел на ура. Председатель был отмечен высокой наградой за внедрение новых технологий, стая голубей на колхозном скотнике заметно поредела, не зная о том, что теперь они не голуби вовсе, а перепела, и распробовавшие вкус жители теперь подумывают о новом виде бизнеса: отлове голубей и продаже их на городском рынке райцентра Выдрино, выдавая за голландского особого перепела, взращенного на ферме их передового колхоза N.
Оказией, на обратной дороге из Тулы, я заглянул на несколько часов в Ясную Поляну. Это уже вторая командировка, когда мне удается посетить исторические места, связанные с жизнью людей, творческий гений которых известен всему миру. Еще только шагнув на территорию городских владений, я был очарован пологим холмом, на котором расположилась усадьба Толстых. По левую руку, сразу за входными воротами, огромный пруд с почерневшей от времени рубленой баней на берегу. Березовые аллеи, сад, конюшня, целая система небольших прудов, сохранившаяся стеклянная с бревенчатой северной стенкой оранжерейка, пасека и, конечно, дом графа с тем самым старинным кожаным диваном, о котором так тепло отзывался хозяин. Лев Николаевич говорил, что этот диван их семейная реликвия, потому что на нем рождались до него, родился он, его дочери и внуки.
Благо посетителей в доме находилось немного, мне не нужно было торопиться, и я с удовольствием рассматривал жилище Толстых, их быт, обстановку, сохранившиеся вещи и мебель. Увидел я и одну из тех книг, которые окружали духовный мир Толстого. Оказалось, что Толстой, как и Пушкин, любил Монтеня. Мне было приятно, когда я прочитал на обложке, лежащей на секретере книги – Мишель Монтень «Опыты». Я тоже люблю этого французского мыслителя, почти всегда таскаю с собой на выходные и часто беру в командировки.
Выйдя из дома Льва Николаевича, я долго гулял по аллеям усадьбы, размышляя о величии этого человека, о его сложном характере, о столь яркой, изобилующей неординарными поступками судьбе.
Уже заканчивая путешествие по владениям графа, я решил заглянуть в избу, расположенную поодаль от графских строений, более напоминавшую хижину, нежели что-то похожее на домик прислуги. Оказалось, что это не хижина вовсе, а самый что ни на есть дом кучера. Того самого кучера, с которым Толстой, запутавшись в себе, бежал от семьи изучать мир простолюдинов: тех людей, кому Толстой пытался подражать, надевая холщовые рубахи, подпоясанные веревкой, и сапоги – обувь по тем временам доступную далеко не каждому крестьянину.