– «Но разве любовь к себе – это не эгоизм?» – спросила я Дина, не отрывая глаз от двери, от этой замочной скважины, прямо в открытый космос, где вот-вот должна образоваться целая Вселенная, и я никак не хотела этого пропустить.
– "Эгоизм…" – протяжно и с выдержанной паузой произнес Дин. – "Эгоизм-это как раз и есть любовь… любовь в общепринятом её значении. Мы влюбляемся лишь для того, чтобы любили нас. Что бы чувствовать себя хотя бы кому-то нужным на фоне собственного безразличия и ненависти к самому себе. И наша сила любви прямо пропорциональна силе, с которой мы бы хотели, что бы нас любили. Мы рождаем детей и воспитываем их так, чтобы их любили, но не говорим вслух, что на самом деле, мы хотим, чтобы любили нас, ведь они есть продолжения нас самих, и пока есть наши потомки, будут помнить и нас – разве это не эгоизм? Разве не эгоизм, каждый раз говорить кому-то, что мы его любим, лишь для того, чтобы услышать аналогичное признание в ответ?? Как ты можешь говорить о любви, если ты не любишь самого себя? Вот ты любишь себя?» – спросил меня Дин.
– "Я?..» замешкавшись в продолжении, и опустив глаза.
–"Можешь ли ты сказать, что ты себя любишь на все 100%?» – добавил Дин. Добавил с такой ноткой, что я почувстовала на себе всю сверлящую тяжесть его взгляда, и если бы я сейчас посмотрела на него, мою голову бы, наверное, разнесло на тысячи осколков, как голову Рафаэля с картины Леонардо.
– "Я?.." – ещё раз попытавшись продолжить свои мысли… – "Да! Возможно, ты прав, и я действительно не люблю себя на столько, на сколько бы мне хотелось, и некоторые свои черты, я даже считаю чудовищными, и до рвоты неприятными мне. Но это не значит, что я не могу чисто и искренне любить.» – говорила я, уже совсем позабыв, что скоро должна была родиться целая Вселенная. – "Да! Возможно, я всю жизнь себя буду ненавидеть, и однажды моя подушка разойдется по швам, как водный матрас, всей своей великой заложеностью, вырывающейся на свободу от резкого перепада давления переполненной боли, которую я в неё вложила, но это никогда не будет значить, что я не любила всей своей теплотой и честностью, всей своей открытостью!».
Не знаю почему, но из меня вдруг начали вырываться полноводными реками, сметающими всё на своём пути слова, защищающие это святое чувство любви, вырывающимися на столько в своей однонаправленности, на грани крестовых походов, что уже не считались с мнением какого-то стороннего человека, хоть и очень нравившегося мне ещё каких-то несколько секунд назад.