Так началось моё осознанное проживание в семье священника Шакина Трофима Даниловича с его супругой-матушкой Дарьей Ивановной и тёщей Ариной Аристарховной. И протекала эта размеренная жизнь в городе Попасное, Донецкой области в Украине. Это самое начало моей осознанной жизни было весьма тревожным и совсем непонятным для меня. Мне приходилось вникать во все житейские мелочи этого незнакомого дома. Большая комната, в которой все спали, служила одновременно и гостиной, и столовой, и игровой. Самым важным объектом для меня был большой круглый стол, стоявший в центе комнаты. Он был застелен тяжёлой длинной скатертью.
Массивные ножки стола были скреплены между собою большими перекладинами, а место их перекрещивания было прикрыто большим деревянным кругом. Стол стал моим излюбленным убежищем. Я могла часами сидеть на круглом пятачке, не желая общаться ни с бабушками, ни с дедушкой. Они, видимо, понимая моё состояние понапрасну меня не и беспокоили. Иногда я приподнимала край скатерти и наблюдала, что делают бабушки. Большая бабушка часто садилась за швейную машинку и долго шила, почти не поднимая головы. Маленькая бабушка почти всегда возилась с пряжей, всё это происходило почти в полном молчании. Дедушка часто и надолго уходил, а по приходе обязательно протягивал мне под скатерть кулёчек с конфетами. По вечерам они все уходили в маленькую комнату, где было много огоньков и сильно пахло чем-то едким. Дедушка там что-то долго читал, а бабушки стояли на коленях и иногда пели и кланялись до пола. Это было совсем не понятно и повергало меня в непроизвольный трепет. Я тихонько подходила к дверям и с интересом наблюдала за происходящим. Мне нравилось смотреть, как в мерцании свечей светятся лики на иконах, и они будто оживают. Во всех комнатах этого дома почти всегда царил полумрак и прохлада. Маленькая бабушка иногда подолгу лежала на кровати с мокрым полотенцем на голове. Большая бабушка, часто смачивала его в холодной воде, и бережно прикладывая его ей на лоб, сокрушалась вслух:
– Ну, от чего эта скверная мигрень ни как не покинет вас матушка, а мучает неизменно всю жизнь. Вот ведь чисто наказание какое…
Бабушка Арина подолгу лежала, почти не шевелясь, и иногда тихонько постанывала. Мне её было так жаль, что иногда совершенно неожиданно на глаза наворачивались слёзы. Я их быстро смахивала рукой. Мне отчего-то казалось, что их никто не должен видеть, что это стыдно. Откуда было это ощущение непонятно, но сохранилось оно на всю жизнь. Ближе к ночи бабушки укладывали меня спать с собой на большой кровати, так – как ложиться в колыбель, подвешенную к потолку я боялась и протестовала по этому поводу. Большая бабушка, уложив меня, всегда мне пела одну и ту же песенку: