«Снова спешу к Отелю «Калифорния» —
Там, где год назад… там, где год назад
Повстречались мы.
И в том отеле увижу яркий свет Луны,
Только ты приди… только ты приди…
Только ты приди!»
Казалось, этой своей завораживающей манерой исполнения на необъяснимом магическом уровне он попадал, что называется, в «десятку». В особенности душу «разрывала» концовка песни:
«Как хотел увидеть; как хотел понять;
Как хотелось снова мне тебя обнять.
Только ты сегодня где-то далеко,
И найти тебя мне будет нелегко».
Будто сейчас слышу их дуэт, исполняющий забавные куплеты:
«У бегемота нету талии,
У бегемота нету талии,
У бегемота нету талии.
Он не умеет танцевать.
Его по морде били чайником,
Его по морде били чайником,
Его по морде били чайником —
И научили танцевать!
А у лисички два любовника,
А у лисички два любовника,
А у лисички два любовника.
Она умеет изменять.
Её по морде били чайником,
Её по морде били чайником,
Её по морде били чайником —
И отучили изменять!»
Записываю подробности воспоминаний и вдруг меня осеняет неожиданная по простоте мысль: а ведь именно через песенный репертуар и отражался душевный колорит этих парней! Пожалуй, лучше всего Аслана характеризовала песня «Кубик Рубика», наиболее любимая и очень часто им исполнявшаяся. Текст сопровождался мастерским гитарным боем. Наизусть помню только первые две строчки:
Есть в далёкой Африке страна —
До сих пор не знают, где она…
И далее в сюжете рассказывалось о любви к девушке, поставившей перед своим почитателем условие: разгадать секрет кубика Рубика, и это словосочетание просто и незатейливо легло в припев:
Кубик Рубика…
Кубик Рубика…
Наверное, с момента ознакомления с ними в ипостаси мастеров исполнительского жанра, я навсегда проникся к обоим по-родственному тёплыми чувствами, однако никогда не утрачивал субординации (даже когда «прикалывался» с ними), памятуя о том, что я младше их на года три-четыре. Однажды в кругу наиболее близких сокурсников я ляпнул что-то вальяжное об Артуре и тут же спохватился, ужаснувшись своим же словам, потому что, во-первых, мне стало очень стыдно за свою отвратительную шутку, а, во-вторых, очень не хотелось, чтобы из-за моей глупости об этом замечательном человеке расходились какие-либо шутки. Слава Богу, тот мой ляп канул в забвение!
Кстати, как и подобает историку, я нередко обращался к нему в несколько архаической манере, приспособив его имя под несколько иной античный формат —Арторикс.