– Это всё, – повторила она, и он резко взглянул на неё, выхватил брошь и также внезапно, как и пришёл, развернулся и вышел из комнаты, хлопнув дверью. До того она была поразительно спокойна, пронзала его взглядом до боли глубоким и задумчивым, так смело протягивала эту старую брошь, что была последней у неё, на самом деле не имея воли к жизни без почти покойного мужа, что он не смог больше вымолвить ни слова.
Ещё несколько минут внизу раздавалась ругань грабителей, что тщетно пытались найти хоть что-нибудь ценное в доме. Скоро голоса затихли. Софья осторожно вышла из комнаты и обнаружила комнату перевёрнутой. Аккуратно закрыв дверь, она ещё раз осмотрелась и обнаружила – ничего не пропало. На столе в столовой лежала её старая брошка. Она взглянула на беспорядок в доме и тихонько отодвинула стул, ёжась от холода, что запустили с собой незваные гости. Опустившись на него, она вслушалась в тишину и убедилась – она снова осталась здесь совсем одна. Монархистка сжала в ладони брошь и наконец не выдержала и содрогнулась, из глаз её потекли слёзы искренней горечи и бессилия.
Павел снял устало маску. Он откинулся на спинку сидения, будучи на пути домой подальше от проклятой вдовы. В голове всё крутилась мысль: как он мог? Что он делает? Из-за обиды на пару монархистов, он переступает через себя, отринув все уроки, данные ему отцом и Викторией Станиславовной. Позорит свою и без того больную голову.
Та монархистка так мила и невиновна ни в чём, потеряла мужа, а они ворвались в её дом и чуть было не обчистили его. Это ли благотворительность? Кто дал им на то право? В голове роились вопросы, что давно были скрыты на подкорке, но никак не доходили до его сознания. Вокруг раздавались голоса его сообщников, они также негодовали – взять было в особняке совершенно нечего. Павел смотрел на них сквозь тонкую белую пелену и искренне не понимал, когда он успел с ними связаться. Проезжая мимо высокого особняка Поддубских, он вдруг воскликнул: «Остановите!». В недоумении «товарищи» посмотрели на Павла, посыпались вопросы: куда? Зачем? Но он отмахнулся. Сердце больно сжалось, и он чувствовал, что должен попасть туда, что это единственный шанс его на искупление.
Дверь ему открыла худощавая Ангелина. Голос был её тихим, и он почти ничего не слышал, одной рукой сдвинул её со своего пути и стал звать: «Виктория Станиславовна!», – поднимая весь дом на уши.