– Как отец? – мать смотрит в окно.
Притворяется, что это дежурный вопрос, интерес из чистой вежливости, но я знаю, что это не так. Я знаю, ей хочется, чтобы отец загнулся. Чтобы приполз к ней просить прощения. Банальщина.
– Нормально, – я беру ещё одну резиновую мармеладку. – Девиц меняет. Последняя вот уже на месяц задержалась.
И зачем я всё это матери рассказываю? Побесить, наверное.
– Погряз в распутстве, – хмыкает мать.
Кто ещё из вас хуже.
– А Сергей где? – спрашиваю.
Мать поворачивается ко мне.
– На работе. Ему, как твоему отцу, с неба не валится.
Она берёт чашку с таким же тупым рисунком, как у меня, и отпивает бурую воду. Чай почти безвкусный, на самом деле. Окрашенная вода.
– Учёба хорошо?
Хорошо. Долги сдал. От сессии до сессии живут студенты – нет, не весело. Но сойдёт.
– Пока не вылетел, – усмехаюсь я. – Держимся.
– Нечего тебе делать с этой девочкой, – говорит мать.
Если бы не эта девочка, я бы уже, наверное, за Гошей последовал. Хотя не стоите вы того, чтобы из-за вас летать. Славка – единственная, кто держит меня на плаву, но заставить отпустить случившееся пока не может.
– Почему же?
– Тебе нужна нормальная компания. Общение. Друзья, – материн голос дрожит.
– У меня это было. Если не друзья, то уважение одногруппников. А потом Гоша прыгнул, я скатился…
– Не смей его обвинять! – начинается истерика.
Моя любимая часть каждого нашего разговора.
– Ты не можешь знать, что он пережил…
– Какая разница, если он всех нас лишил жизни своим поступком?
Мать хватается за голову. Её плечи вздрагивают. Конечно, Гоша был её любимым сыном, а я родился непонятно зачем. Никчемный придаток. А теперь ещё и смею в чём-то Гошу обвинять.
– Я пойду. Спасибо за чай.
Помню, праздновали Гошино двадцатилетие. Мне было двенадцать. Учился я средне, на четвёрки – и слава Богу. Не потому, что не мог, а потому, что особого желания не было. Порыва, что ли. Гоша тогда уже был надеждой семьи, гордостью и главным материным делом. Я болтался на задворках, не слишком понимая, зачем нужен здесь. Но брата любил, тянулся к нему, он даже казался мне каким-то неземным, небожителем. Теперь-то он точно оправдывает это детское впечатление. В общем, его двадцатилетие отмечали бурно. Главный праздник семьи Риваковых, можно сказать. Понаехали двоюродные тётушки и дядюшки, троюродная сестра (нет, пусть будет кузина!) с громким именем Стелла и простецким отчеством Степановна. Стелла Степанна. О чём думали её родители? Гоша, значит, сидит во главе стола, будто царь, оглядывающий своих подданных – верных и не очень. Стелла с розовым блеском на губах и жирной тушью неэстетично ковыряет куриную ножку. Ножка потом окажется под столом, не выдержав экзекуции. Я разглядываю Гошу. Он всегда был красавцем – по мнению окружающих. Видным парнем. Это я в двенадцать страдал от припухлости и тщетно пытался втянуть в себя щёки, а потом вырос в худую девочку. Впрочем, меня устраивает.