История моя ничуть не пострадает, ежели начать ее, по заветам Горация не ab ovo1, а in medias res2. Подробности младенческих лет и беспутной юности моего героя я позволю себе пропустить, и начну с того дня, когда накануне кругосветного плавания один из участников его, Федор Петрович Толстой, сославшись на терзающий его наскоро придуманный недуг, слезно просил Ивана Крузенштерна принять вместо себя на борт «молодую благовоспитанную особу». Отказать капитан не имел оснований, и означенная особа, оказавшаяся портупей-прапорщиком Преображенского полка, взошла на борт фрегата «Надежда». В недолгом времени молодая благовоспитанная особа выказала избыток молодости и досадное отсутствие благовоспитанности. Не буду напускать туману и скажу прямо – юноша изрядно напроказил. Напоил корабельного священника, склонного к этому греху, уложил вздремнуть на палубе, а сам тем временем взял печать, нарочно украденную для такого случая у Крузенштерна, и припечатал сургучом бороду спящего батюшки к доскам. Отец Гедеон проснулся, а благовоспитанная особа ему: лежи, отче, видишь – казенная печать! Ломать не можно. И что же Вы думаете? Пришлось к вящему сраму остричь священнику бороду по самые щеки. Тут Крузенштерн задумался: отчего в такой спешке навязали ему сухопутного офицерика? Уж не пустил ли ч—та на свой корабль? Зовут Федором Ивановичем. Фамилия Толстой. Хотя и молод, но успел составить о себе дурную славу: бретер, картежник и изрядный буян. Застрелил на дуэли сослуживца, за каковое преступление выходила ему солдатская лямка. Однако же порадел ему двоюродный брат и услал шалуна вместо себя вокруг света поплавать да, Бог даст, поумнеть. Ан не поплавать толком, ни поумнеть не получилось.
Скука на корабле, полагаю, для оказавшегося не у дел повесы была смертельная, а непокойная кровь бурлила. На первой же стоянке у Маркизских островов подружился он с тамошним вождем. Однако же дикарь графу не пара, вот и вышло у них странное приятельство. Толстой приручил вождя, что твою собачку, на потеху сослуживцам. Кинет щепочку в море: «Пиль! Апорт!» Его дикарское величество бросается за ней в воду да ловит зубами. Право, недостойно выходило. Тут новая блажь – тело того вождя сплошь покрывали татуировки. Вот и Федор Иванович, на друга своего подневольного глядя, велел местным разрисовать всю свою молодую особу. Так и появились на руках русского графа змеи да узоры, а на груди – громадная пестрая птица в кольце. Забегая вперед, скажу, что много лет спустя, уже в московских салонах, Толстой будет приводить в смущение дам, разоблачаясь до пояса – дабы усладить взоры собравшихся «телесными картинами».