“За что боролся, на то и напоролся…” – комментировал ход мыслей ума юноши майор, осознавая, что своими гнусными манипуляциями в отношении старшего брата Александр-младший неисправимо повредил и собственную психику, параноидально ожидая подвоха со стороны окружающих, оцениваемых им на свой извращённый манер.
“Что есть большее извращение – заниматься изысканной в чудачествах мастурбацией, ради отвлечения мыслей от забот однообразной повседневности и сосредоточения на предметах искусства или интеллектуального поиска, или – опасаться быть замеченным посторонними в своей первозданной наготе, даже у себя дома, даже будучи израненным и лежащим на диване?” – задался философским, но довольно-таки приземлённым вопросом майор, впервые задумываясь над порождёнными современной моралью противоречиями, возникающими особенно в среде втянутой в созерцание сцен разврата, культивируемого закрытым обществом миллионеров молодёжи, принужденной жить в реальном мире, опирающемся на искусственно провозглашаемые пуританские ценности, общества как будто бы добропорядочных, но бедных граждан.
Меж тем телефон трезвонил, и мать, накрыв Александра-младшего полотенцем, передала ему в руки, играющую красками многоцветного дисплея трубку смартфона.
– Александр! Наконец-то я дозвонился Вам! Что случилось?! Вы были недоступны в сети более трёх с половиной часов… – послышался из трубки, уже ставший знакомым майору, вежливый голос делового партнера Александра младшего, договаривавшегося о шпионаже за своими домочадцами с ним прежде.
– Виктор Викторович?… Зачем же Вы сделали это, не предупредив меня заранее?! – задыхаясь от охватившего его гнева, возмутился вместо приветствия Александр, рукой пытаясь отогнать прочь, стоящую у изголовья дивана мать.
– Я сделал лишь то, что завещал нам делать основатель церкви Всевысшей апостол Авен!… Я лишь обличил грешника, обнажив его дьявольские проделки во грехе перед обществом добропорядочных праведников! – гротескно акцентируя отдельные слоги в произносимых словах на манер говорящего по-азирийски с характерным акцентом сербского или русского миссионера патриархальных традиций, возразил на это словоохотливый оппонент.
– Но это чересчур! Мы не договаривались о таких крайностях! Я думал, что Вам нужно видеть его проделки лишь для собственных нужд… Зачем же было популяризировать все эти мерзости прямо по телевизору?!… – не реагируя на отвлекающие разглагольствования о церковных потребностях, продолжил возмущаться Александр-младший, перестав критически следить за произносимыми выражениями, и обнажая громким голосом саму суть их тайной до сей поры сделки.