От услышанной, даже сквозь грохот лопастей вертолёта, речи Нагваля, все, кто сидел там – в пузатом камуфлированном стальном салоне летающего судна пассажиры, вместе с самим пилотом, повысовывали верхи фигур своих, предоставив на неформальное обозрение, преимущественно чинно зачёсанные под уставной положняк, забитые государственными нуждами бошки.
Даже снизу было видно, что блюстители законопослушания буквально онемели от столь знатного манифеста, искренне понимая, что ораторствовать Нагвалю вопреки, будет смеху подобно.
Но всё ж один из них, будто в насмешку над своими товарищами по купе вертолёта – небритый, причёсанный весьма небрежно и даже буквально длинноволосый, облачённый, как было видно даже снизу, в откровенно неформальное одеяние, средних лет, но относительно молодой на вид мужчина, нашёл смелость дерзнуть в ответ, выплеснув из своего, кривого от позёрской ироничной улыбки сального рта следующее: «Эй, там, внизу, на памятнике, дамочка! Послушай! Не много ли берёшь на себя, красавица звонкоротая, когда звездуешь так дерзко с теми, кого даже не знаешь? Не иначе, как зачесалось зудом у тебя в публичных местах тела твоего модельного, шлюшка, раз так верещишь своим напомаженным отверстием, куда кобели нужду справляют по надобности?!… Так знай: мне лично неинтересно, что соска твоя там звездячит! Но, за базаром следить, что не научили тебя хахали – это дело криминальное! За такой базарчик тебя и на общак, пацанам отдать не грех… А опустить тебя, мокрощёлку балавую, полюбэ, придётся!… Так что думай, как с тобой поступать – по совести или по понятиям, шалавка!»
Произнесённые в рупор, слова человека этого, имеющего вокальный злой бас, произвели на оставшуюся возле памятника толпу эффект значительно больший, чем любые сухоголосые угрозы чиновников в серой форме. Вместе с тем, и вид сей ритор имел внушающий: будучи одет, как виделось снизу, в весьма неформальный костюм. Торс ритора украшала кожаная куртка “косуха”, а поверх лба, едва удерживая пышные патлы, намотана была у него и бандана, раздражающе алого цвета, в тон пёстрой, нарочито распахнутой, с широким воротником рубахи, до окаймленного золотыми цепями пупа.
Ничуть не растерявшись от столь физиологичных оскорблений, Велга тут же ответила ему своё слово, спросив с безжалостной насмешкой умницы: «А сам-то ты, кто?… Уж не кум ли зашерстившийся, коли базаришь с эдаким фраерским понтом? А одет, ля-ля-ля, бука, как голубь Гамбургский… не говоря уж о том, что сидишь в одном корыте со свиньями!»