Домой я добираюсь довольно поздно. Я уже жалею, что пошел на художественный класс. Ничего хорошего. Если бы не этот мальчишка, Джейсон, я бы вернулся к тому, с чего начал этот день, и был готов положить конец всему.
Но у меня есть Джейсон. И это все меняет. Все меняет.
Я вытаскиваю из мусорного ведра машину Ченса и ставлю ее на кухонный стол. Достаточно пяти секунд, чтобы понять, что я представления не имею, как пользоваться этой дурацкой штуковиной. У меня сосет под ложечкой – так случается каждый раз, когда я сталкиваюсь с чем-то, чего никогда прежде не видел и о чем представления не имею. Раньше такое случалось редко. Теперь же каждый раз, стоит лишь мне выйти из дома. Но вот такое же произошло в моем собственном доме, и это уже последняя капля. Я понимаю, что мне нужна помощь, бью по машине кулаком и ковыляю в спальню, чтобы подремать.
Через пару часов меня будит телефонный звонок – в тот самый момент, когда я должен возвращаться в церковь на ежедневную исповедь. Это отец Джеймс. Он говорит, что сегодня мне стоит пропустить нашу встречу – удивительно для священника! Он поговорил с кем-то в больнице, и ему предложили способ, как мне встретиться с Джейсоном.
Уже темно. Отец Джеймс заезжает за мной и на своем огромном линкольне везет в больницу. Некоторым это не понравится, но хороший священник заслуживает хорошей машины. У многих прихожан есть машины и получше. Не у меня, конечно. Но у многих.
Я спрашиваю священника, нельзя ли исповедаться в машине, поскольку мне нужно кое в чем признаться, а в моем возрасте никогда не знаешь, когда отбросишь копыта. Отец Джеймс усмехается, а потом спрашивает, в каких грехах я должен признаться. Мы всегда пропускаем часть «сколько времени прошло с вашей последней исповеди», потому что прекрасно знаем ответ: один день.
Я признаюсь в сквернословии, и священник с улыбкой отпускает мне этот грех – достаточно прочесть одну молитву Пресвятой Деве. Думаю, он делает это потому, что хочет поговорить. Я трижды читаю молитву вслух, просто чтобы настоять на своем. И вот мы уже в больнице.