Раньше, когда он грубо насиловал ее, ее физиология иногда тоже реагировала на его вторжение. И тогда она плакала по ночам и, ненавидя себя, обзывала себя грязной шлюхой. Сейчас же ей не хотелось тащить в душу разный грязный хлам, и она просто терпела его ласки, позволяя телу самому решать, что делать. Он же, соскучившись по ее телу, упивался ласками в новом вдохновении, с новыми чувствами, не отрабатывая деньги, а для себя и своего удовольствия, не забывая о своей пленнице.
Между тем, тайга очнулась от зимнего сна, февраль умчался, забрав с собой последние вьюги, дни стали заметно теплее, признаки начинающейся благословенной весны были налицо.
Небольшая река неподалеку с треском разбила почерневший лед. Природа прогоняла зимнюю хандру, капая слезами радости с крыши избушки, запахло весенним воздухом, ледок на застывших за ночь лужах днем быстро таял от весеннего тепла. Зимы уже нет в помине, а пришедшая весна плачет радостными слезами капелей. Шустрая капель с крыши избушки и яркое солнце давали знать о том, что она, Люба, еще жива, и хочет чуда избавления от плена, хочет домой, в свой город, к своим детям, к маме и бабушке, к друзьям.
Уже март помахал ей дуновением теплого ветра, таяние снегов плавно перешло в шум дождей, апрель встретил ее возле избушки птичьи щебетом и маленькими зелеными полянками с подснежниками на прогреваемых солнцем пригорках. Окошко избушки, которое она отмыла до блеска, пламенело то ярким рассветом, то оранжево-розовым закатом.
Долгожданная красота весны, сводящая с ума весенними запахами! Кружились прилетавшие с юга птицы, а она тоскливо завидовала их свободному полету, возможности улететь туда, куда им хотелось.
Ее сводила с ума надежда, сводила тем, что то возникала, то исчезала в объятиях Василия. Люба уже не жила в черном мраке пыток и унижений, наоборот, Василий окружил ее такой заботой и вниманием, что ей оставалось только удивляться той метаморфозе, которая с ним произошла. Возле нее он, казалось, совершенно забыл жизнь по животным законам жестокости и насилия. Как будто счищалась с него грубая и безобразная кора душевного огрубения, как будто тяжелые камни его души растворились в огне ночных ласк и дневного тепла. Взгляд его слегка прищуренных глаз был удивительно теплым, иногда Люба замечала, что он улыбается даже тогда, когда его никто не видит.