В подростковом возрасте у меня появились проблемы с психикой. Я был склонен к тревожности, депрессии, мании и суициду. Не сказал бы, что к девятнадцати годам что-то кардинально изменилось, но радовало лишь то, что маниакальное состояние мне достаточно нравилось, пусть я иногда и перегибал палку. Моя одержимость могла касаться и определенных людей в университете, когда я еще учился, и трагически погибших знаменитостей. Я растворялся в чужой жизни и терял свою, но мне это даже нравилось.
Меня всегда притягивали к себе знаменитые люди с трагичной судьбой. Они были словно символами для меня. Я вкладывал в их биографии много личного смысла. Мне казалось, что я их очень понимаю, а будь они живы, то тоже меня бы поняли. Меня цепляло то, что их жизнь была словно греческая трагедия и они ушли, оставив море сомнений и тумана…
Я лежал на ковре в своей большой квартире. Рядом со мной стоял проигрыватель виниловых пластинок, на серебряном подносе – стакан, бутылка джина, тоник и пачка сигарет. На пластинке играли ноктюрны Фредерика Шопена. С раннего возраста я очень их любил, особенно ноктюрн 19, ми-минор. Они всегда меня успокаивали, даруя легкую и приятную меланхолию моей душе. Я выпил глоток привычного напитка, достал из пачки сигарету, закурил и подумал о своей любви в училище.
Впервые я встретил ее на занятии по истории искусств. Она была неотразима: каштановые волосы, черные глаза и такое же черное облегающее платье-водолазка. Ее бледная кожа и алые губы свели меня с ума до такой степени, что в итоге я не мог думать ни о ком, кроме нее. Все ассоциировалось у меня с ней, и каждый день я шел в училище не потому что хотел учиться, а потому что хотел увидеть ее. Для меня она была радостью, моим главным смыслом… Но в итоге у нас ничего не сложилось: моя любовь была не взаимна, и я пытался смириться с тем, что для неё я лишь ходячая тень и не более.
– Ты меня любишь, но этого недостаточно, – однажды с горечью сказала она и я почувствовал слезы, готовые хлынуть из моих глаз.
После полного осознания невзаимности, у меня пропало всякое желание продолжать посещать училище, ведь это означало вновь ее увидеть и почувствовать нетерпимую жгучую боль. Я утонул в тоске, запивал ее джином и ложился спать.
Любовь никогда не прикасалась ко мне ни от кого, кроме семьи. В какой-то момент я уже с этим смирился и отпустил свою жизнь в свободное падение. Жить без любви человека, в которого ты влюблен, означало для меня не жить совсем и поэтому мне не хотелось больше ничего, кроме сиюминутных удовольствий.