– Быстрее, – Филипп схватил ее за руку и потащил вверх по лестнице, в собор. А над головой в чистом синем небе пролетели два жутких черных немецких самолета. Эстер уже не понимала, сегодня самый счастливый день ее жизни – или самый худший.
В будущем она не раз задавалась этим вопросом – впереди ее ждали мрачные годы.
Глава вторая. 19 ноября 1939 года
АНА
Ана Каминская взяла мужа под руку. Они вместе смотрели, как родители подвели к хупе[1] сначала Филиппа, потом залившуюся румянцем Эстер. Молодые люди стояли под красивым балдахином лицом к лицу. Ана улыбалась, глядя, как они смотрят друг другу в глаза. Они были так счастливы, что Ана начала успокаиваться. Как хорошо, что она пришла. Получив приглашение, она колебалась. Ей было уже за пятьдесят, но она все равно нервничала: одобрит ли Господь ее присутствие на еврейской церемонии. Но Бартек лишь посмеялся над ее страхами.
– Конечно, Господь хочет, чтобы ты пошла и увидела, как эти молодые люди, исполненные любви друг к другу, соединят свои жизни. В мире слишком много ненависти – за такую возможность нужно цепляться обеими руками, как только она представится.
Он был совершенно прав. Ане было стыдно за свои сомнения. Евреи – люди достойные, добрые, искренние, и это нужно ценить, особенно, когда в мире таких качеств почти не осталось, а нормой стали считаться совсем другие свойства. С момента нацистского вторжения прошло два с половиной месяца. Фашисты навязали ее любимой Польше свои жесткие правила и новую идеологию. Когда она видела, как по улицам ее города шагают вражеские солдаты, ее душу захлестывала ярость. Нацисты меняли дорожные указатели и устанавливали новые законы, не думая об обычаях, традициях – даже о здравом смысле и порядочности.
Иисус учил Ану подставлять другую щеку, но нацисты одновременно били по обеим щекам, и прощать это становилось все труднее и труднее, особенно, когда впереди ждали еще более тяжелые оскорбления. В такие моменты она чувствовала, что ей ближе Ветхий Завет, исполненный мстительности и ярости, а не Новый Завет с его духом любви и прощения. Находясь на еврейской церемонии, Ана чувствовала это особенно остро.
Когда раввин тихо и таинственно запел и звуки его голоса разносились по всей синагоге, Ана осторожно осмотрелась. Когда гости собирались, улицы и тротуары покрыла изморозь, но потом яркое солнце растопило лед, и сейчас его лучи проникали в синагогу сквозь высокие окна, отражаясь от позолоченных колонн и мебели. Весь зал словно сиял. Ана должна была признать, что это мало чем отличается от ее любимого собора Святого Станислава. Она крепче сжала руку Бартека – как хорошо, что он настоял, чтобы они пошли на свадьбу. Этой осенью она еще ни разу не чувствовала себя так спокойно.