Глядя на приближающуюся карету, Некрасов сунул нож и свистульку обратно в карман. Пальцы медленно поднялись к лицу, отогреться дыханием.
И все же отсутствие эмоций угнетало. Стреляться с заклятым врагом, не проявляя чувств, не испытывая жажды обмакнуть пальцы в прострелянную грудь, – все равно что идти в экспедицию без видимой цели. Впереди не ждала ни затерянная Либерея Ивана Грозного, ни перо жар-птицы.
По лицу Некрасова пробежала тень. Брови сами собой сошлись к переносице.
А может? Хм… Почему бы и нет!
Виталий Сергеевич повалился коленями в снег, шершавые, маково-красные ладони вскинулись к небу. Странно было видеть этого человека молящимся. Слава Некрасова-богохульника уступала разве что славе Некрасова-бабника, Некрасова-пьяницы и Некрасова-бретёра.
В десяти саженях со скрипом остановилась карета. Разгоряченные лошади фыркали, били копытами. Скрипнула заиндевелая, слепая от инея дверца, и с подножки шагнул…
Нет, никакой это был не Мишель.
Некрасов не поверил глазам, широко перекрестился:
– Вы?!..
Глава вторая. Шрапнель по расписанию
Январь 1855 года. Севастополь.
Обстрел всё не начинался. А пора бы… Через четверть часа взойдет солнце.
Раньше турок не блистал педантичностью: садил из пушек, когда ему заблагорассудится. Утром, днём, вечером. Однако ночью – ни единого раза. По ночам Омер-паша спит. Так уж повелось…
С той поры как в игру вступили англичане, обстрелы велись в строго отведенное время. Ни дать ни взять по расписанию.
Первая канонада – еще до рассвета. Всегда до рассвета.
С одной стороны, коль знаешь угрозу, легче её избежать. Сверься по хронометру да ступай себе в укрытие. Чего проще? С другой – адский распорядок действует на нервы и лишает рассудка. Если у кого-то еще здесь, в Севастополе, он сохранился. После долгих кровавых месяцев осады.
В начале войны противник использовал устаревшие шестифунтовые мортиры. Они, словно старый беззубый пес, рычать рычали, да не больно-то кусали. А ныне на головы русского солдата что ни день падают конические снаряды. Настоящего европейского производства. Английские и французские нарезные стволы бьют и дальше, и точнее.
Ну чисто плач и скрежет зубовный.
Над бухтой Севастополя занимался рассвет. Обстрела всё не было. Впервые за весь январь.
Писари из штаба невольно повернулись к распахнутому окну. Виталий Сергеевич вздохнул. Знал, что для большинства его подчиненных заря символизирует рождение нового дня, надежду. Однако он знал и другое. Рождение – это, прежде всего, невыносимая мука. Здесь тебе и кровь, и слизь, и страшный нечеловеческий крик. И хорошо, если младенец выживет. Распахнет глазёнки, дабы удостовериться, что явился в сложный, полный несправедливости мир.