– Помогите! – закричала отчаянно Лесава, и тут же горячая рука княжича легла ей на рот.
– Не кричи, дуреха! Хуже будет!
– Ты что делаешь, Буеслав?
Ледяной голос хлестнул княжича, как плеткой, и тот отскочил от Лесавы. А девушка рухнула на землю, закрыла лицо руками и зарыдала от стыда и обиды.
– Это что еще такое? Ты что себе позволяешь? – чей-то разъяренный голос продолжал выговаривать княжичу, но Лесава боялась и рук оторвать от лица.
– Так разве ж это я? Это она сама! – пробормотал Буеслав, и в его голосе прозвучали досада и стыд. – Задом вертела. Сама заманивала.
– А на помощь тоже она сама звала? Ты что, хочешь все испортить, Буеслав? Мы здесь гости!
– Ну так гостям и почет должен быть, – хохотнул княжич.
– Что ж ты меня позоришь? – с отвращением сказал невидимый Лесаве мужчина. – Мало я дома стыда принимаю за твои шалости? Хочешь еще и перед князем Тихомиром меня опозорить?
– Так я же полюбовно, – смущенно произнес княжич. – Я, если что, и сватов заслать могу.
– Вот засылай, а потом и о другом думай, – строго выговорил мужчина. – А сейчас с глаз моих скройся!
– Так я…
– С глаз, я сказал!
И так прозвучал приказ, что ослушаться разве что мертвый бы смог.
Лесава услышала звук удаляющихся шагов, но продолжала плакать.
– С тобой все в порядке?
Теперь в мужском голосе было беспокойство и чувство вины. Лесава помотала головой, продолжая плакать.
– Ты брата прости! Дурной он. Не такой уж плохой, но дурной. А как голову ему снесет, то про все забывает.
– Плеткой в овине лечить не пробовали? – пробурчала чуть успокоившаяся Лесава, вытерла лицо рукавом и наконец встала.
– Ты?
Лесава сразу узнала князя из леса, жениха Премиславы. Мужчина выглядел растерянным, словно увидел не Лесаву, а по крайней мере, овинника. Лесава медленно и с достоинством поклонилась.
– Брата своего окоротите, – холодно произнесла она, окончательно приходя в себя. – Не принято у нас, чтобы девушкам прохода на дворе на давали. Не знаю уж, как у вас там, у древличей, принято…
– И у нас так не делают, – нахмурился Белогор. – Права ты, дал я волю брату своему после смерти отца. Думал, что так горе на него действует.
– От малой шалости до вседозволенности можно дойти, – укорила Лесава и пробормотала: – Дитятко, что тесто, как замесил, так и выросло.
Белогор продолжал строго смотреть на Лесаву, но она не отводила взгляда. Стыд, что застали ее в такой момент, продолжал жечь, и к щекам приливала кровь, но, с другой стороны, не за что ей было совеститься. А потому и голову незачем опускать.