Современный переводчик Бодлера говорит, что родоначальник модернизма внёс «аполлоническую гармонию в изображение гниющего трупа». Но ведь всё было наоборот: до Бодлера была гармония, а не изображение трупа. Идея Бодлера – в возможности удержать аполлоническую гармонию, к какому бы трупному гниению ни обращалась речь. И когда потом футуристы или экспрессионисты от этой возможности отказывались, гнали прежнюю гармонию вон – они действовали дальше в той же модернистской системе координат, потому что и это было проявлением воли говорящего над речью и её предметом.
Отправная точка книги, первое стихотворение, оставляющее от ницшеанского супергероя только заполненную теперь невесть чем оболочку, – вполне образцовое для поэтической техники Кудрявцева, но никакой гармонии, предлежащей лирическому сюжету, в нём нет. Начинаясь в женских рифмах, оно продолжается в дактилических, а в финале соединяет те и другие, но зато от перекрёстной рифмовки переходит к опоясывающей; на 19 строк пятистопного хорея приходится одна строка шестистопного; оборот «точнее выдано» оказывается полной анаграммой (те же согласные рассыпаны в другом порядке) следующего двумя строчками ниже слова «недочитанного». Что-то из этого, перечитав несколько раз, можно объяснить – зачем оно так и что это меняет; остальное, может быть, сделано по принципу «потому что могу». Но триумфа воли не происходит. Вся формальная изощрённость этих и подобных приёмов возникает каждый раз как в первый раз и не даёт никаких прогнозов по дальнейшему движению текста. Читательское чувство может опереться на стиховой строй здесь и сейчас – но не вправе рассчитывать, что он поддержит его и в следующей строке. Играя словом, больше никуда не дойти.
Что остаётся нам, если мир непоправимо испорчен, а собственный ресурс воли, способной внести в него строй и лад, практически исчерпан? Для ответа на этот вопрос в книгу добавлен переводной раздел.
Кудрявцев никогда прежде не выступал печатно как переводчик, хотя на одном сборном поэтическом вечере несколько лет назад неожиданно поразил всех, прочитав вместо собственных стихов фрагмент из ибсеновского «Пера Гюнта». Эти тексты собраны здесь впервые. Они относятся к стихотворной классике XX века (а единственный современник, Саймон Армитидж, – мэтр консервативного крыла сегодняшней английской поэзии). Что-то, вроде знаменитых шедевров Роберта Фроста, уже много раз перелагалось на русский язык, иные, не менее знаменитые, как легендарное стихотворение Джона МакКрея о Первой мировой войне, ждали профессионального перевода сотню лет. Но профессионализм здесь не переводческий, а поэтический. Те, кто целенаправленно занимается именно переводом, нашли бы, что возразить против многих его решений. Однако Кудрявцев занят не отражением оригинала, а его пересозданием. Он обращается к иноязычным источникам потому, что хотел бы, но не может это же сказать от себя. А если ты не можешь сказать сам – дай сказать Другому.