Что-то в ребёнке заставило Михаила остановиться. Может, неестественная прямота осанки или слишком внимательный взгляд, которым тот окинул улицу. Мальчик посмотрел прямо на участкового, и на мгновение Михаилу показалось, что в глазах ребёнка отразилось нечто древнее, нечто, что не должно существовать в мире православных крестов и утренних молитв.
Женщина взяла сына за руку, и наваждение рассеялось. Михаил тряхнул головой, отгоняя непрошеные мысли. "Треснувшая витрина, драка у пивной, угнанный велосипед – вот твои заботы, участковый," – напомнил он себе.
Но в тот момент, когда дверь дома Марии Степановны закрылась за новыми жильцами, где-то вдалеке, в чаще северного леса, вороны разом поднялись в воздух, будто потревоженные чем-то, чего не могли видеть человеческие глаза.
К вечеру того же дня в дежурную часть поступил первый звонок. Старик Егорыч, церковный сторож, трясущимся голосом сообщил, что иконы в храме "плачут чёрным". Михаил устало вздохнул и начал собираться. Он ещё не знал, что это только начало, что привычный мир Каменского уже дал трещину, сквозь которую просачивалось нечто, не имеющее названия в человеческом языке.
А в доме Марии Степановны новый жилец, восьмилетний Даниил, сидел у окна и смотрел на закат. В его глазах отражалось не угасающее солнце, а две тёмные луны, которых не мог видеть никто, кроме него. Пока что.
Егорыч не соврал – иконы действительно плакали. Михаил стоял в полумраке церкви, глядя, как тёмные капли медленно стекают по ликам святых. В тусклом свете закатного солнца, пробивающегося через узкие окна, они казались почти чёрными.
"Может, протечка какая?" – спросил он, больше убеждая себя, чем старого сторожа. Егорыч только покачал головой, крестясь дрожащей рукой.
"Третий день уже, Михаил Андреич. Сначала думал – померещилось. Старый стал, глаза подводят. Но нет…" – он поднял фонарь выше, освещая образ Николая Угодника. – "Глядите."
Михаил подошёл ближе. Капли действительно сочились прямо из-под краски, словно иконы истекали кровью изнутри. Он достал платок, осторожно собрал немного жидкости. Она была густой и тёплой.
"Отец Владимир знает?"
"Нет его. Третий день как уехал в епархию. А я… я не решался никому говорить. Да только сегодня…" – Егорыч запнулся, нервно теребя пуговицу на старом пиджаке.