Торм хотел посмотреть на того, кого она назвала Ромой, но сил цепляться за твердый берег сознания не оставалось и его снова унесло в океан сна.
…Указания больше не приходили. Раз или два он ловил обрывочные картины того, как Боб едет в купейном вагоне мимо больших и маленьких станций, ест всякую гадость, в изобилии продаваемую на перронах. Даже ощутил что-то вроде приступов изжоги. Но все это было скорее причудами воспаленного дневного сознания, не желавшего до конца успокаиваться под пологом забытья, выдергивающего и переиначивающего события, уже явившиеся Торму во снах.
– Молодец! – это было первое услышанное им слово, когда он, наконец, очнулся, почувствовав себя здоровым, на низком лежаке у оклеенной газетными вырезками стены.
Славик сидел напротив на складном стульчике и уплетал лапшу из большой деревянной чашки.
– Я тут дежурю, старуха сказала, что сегодня ты придешь в себя окончательно.
Торм огляделся. Стена с газетными вырезками справа от него была явно фанерной и принадлежала древнему вагончику. Напротив, по левую сторону, располагался еще один лежак с грудой скомканных одеял. Такими же оказался укрыт и сам Торм. Впереди была перегородка, а в проем за ней виднелась маленькая кухонька с походной электроплитой, погребенной под слоями сгоревшего жира. В окошки на высоте примерно метра полтора лился солнечный свет – не очень яркий, переменчивый, такой, который бывает, когда за окном растут деревья.
– Мы у моих родственников в таборе, – пояснил Славик. – Это вагончик Матери.
– Твоей? – голос Торма, который прежде ему частенько приходилось сдерживать, умеряя его силу, едва звучал.
– Нет. Просто Мать – ее так называют. Она колдунья, лечила тебя. Влила, наверное, цистерну всяких травок.
Только сейчас Торм обратил внимание, что углы вагончика и весть потолок завешан пучками каких-то сушенных листьев, стеблей, пожухлых цветов.
– Так ты и вправду цыган? – спросил Торм, разглядывая все эти "богатства".
"Мышиных хвостов и жабьих лап нет, слава Богу, – пошутил он про себя, – интересно, обнаружила ли она, кто я? И если так, то почему помогла? Кто станет лечить транса, чтобы он продолжил свои злодеяния? Только другой транс. Но тогда лечили меня не травками, а кое-чем посильней…"
– Я цыган по матери, а отца и вовсе не знал, он умер рано, – между тем говорил Славик, – все детство прокочевал. Потом в Москву подался, хотел оседлой жизнью пожить. Но там теперь такой же табор, как и в степи…