На это уходило семь секунд. Двенадцать, если он тянул с ответом, постукивал ногами, закатывал глаза или тяжело вздыхал. Один раз он начал зевать и не мог остановиться тридцать секунд. От этого время шло быстрее.
Они задали этот вопрос 147 раз. Чтобы продолжать, Миттерану пришлось шесть раз прикладываться к бутылке. Наконец он передал бразды правления Владимиру, который меньше пил и лучше действовал, даже предложив Александру выпить. Александр вежливо отказался. Он знал, что не должен никогда принимать того, что ему предлагают. Тем самым они пытались добиться его уступчивости.
Но особо не преуспели. Повторив 147 раз один и тот же вопрос, Владимир произнес с нескрываемым разочарованием:
– Отведите его в камеру. – И добавил: – Мы заставим вас признаться, майор. Мы знаем, что против вас выдвинуты справедливые обвинения, и сделаем все возможное, чтобы вы признались.
Обыкновенно, когда партийные аппаратчики допрашивали заключенных с целью скорейшего их обвинения и отправки в исправительно-трудовой лагерь, все понимали, какой разыгрывается спектакль. Следователи знали, что обвинения ложные, и оцепеневшие заключенные тоже знали об этом, но в конечном счете ожидающие их альтернативы были слишком суровыми, чтобы стоило продолжать отрицать очевидный обман. Скажи нам: ты, живший по соседству с контрреволюционером, состоишь в сговоре с ним, а иначе тебе светит двадцать пять лет Магадана. Если признаешься, получишь только десять. Таковы были альтернативы, и заключенные сознавались, чтобы спасти себя или своих родных или потому, что их избивали, унижали. Они были сломлены, парализованы потоком лжи. Александр спрашивал себя: неужели впервые с тех пор, как эти фальшивые следователи начали свои допросы несколько десятилетий назад, они предъявляют заключенному правдивые обвинения? Правда состояла в том, что он действительно Александр Баррингтон, и эту правду он должен отрицать, похоронить под горой лжи, если хочет выжить. Он подумывал о том, чтобы намекнуть об этом Миттерану и Владимиру, но подумал, что они не поймут или не оценят его мрачную иронию.
После того как Александра отвели в камеру, вошли двое охранников и, наставив на него винтовки, приказали ему раздеться.
– Чтобы мы постирали твою форму, – сказали они.
Он разделся до трусов. Они велели ему снять наручные часы, сапоги и носки. Александр очень пожалел о носках, потому что пол в камере был ледяной.