– Мы выживем, – ее голос был слабым, но живым, как угли в печи. – Кто-то придет, кто-то даст нам свет.
Она не знала их – Анри и Мариэтту, что шли через Париж, Пьера Дюбуа, что кричал у баррикад, Катрин, что несла зерно из Нормандии. Но она слышала шепот – шепот женщин в Руане, что говорили о криках, что ломали тьму, о голосах, что пели о свободе, о свете, что мог прийти. Она держала Антуана, чувствуя, как их жизнь тонет в тени, но ее сердце шептало, что кто-то крикнет за них.
В Нормандии жил Поль – рыбак, чьи руки были сильными, как весла, что гребли против течения, чьи сети были пустыми, как поля, что выжгли лорды. Его дочь, Клэр, была младенцем, что плакал у его ног, его жена умерла от голода, его голос был хриплым от криков, что не слышал король. Он ловил рыбу – редкую, мелкую, что не кормила их, – и смотрел на реку, что текла мимо его дома, как их жизнь, что уходила в тень.
– Мы исчезнем, – сказал он, его голос был грубым, как камни у берега, его руки сжали сеть, что рвалась под ветром. – Мы исчезнем, и никто не узнает.
Но в ночи он слышал шепот – шепот рыбаков Нормандии, что говорили о криках у Парижа, о баржах, что горели, о голосах, что пели о свободе. Он не знал их – Анри и Мариэтту, Клодин и Катрин, Пьера и Жана, – но он чувствовал их тень, что была не гнетом, а светом, что мог прийти. Он держал Клэр, ее плач был слабым, но живым, и шептал ей:
– Кто-то придет, – его голос был тихим, но твердым, как сеть, что держали его руки. – Кто-то даст нам рыбу, даст нам жизнь.
В Бретани жил Жак – крестьянин, чьи руки были черными от земли, что не давала хлеба, чьи поля горели под факелами лордов, чьи дети, Пьер и Анна, прятались в ночи, когда стража забирала их зерно. Его жена умерла от голода, его голос был хриплым от криков, что тонули в ветре, его глаза были пустыми от тени, что душила их. Он сеял – семена, что не росли, – и смотрел на поле, что было выжженным, как их жизнь.
– Мы умрем, – сказал он, его голос был грубым, как земля под его ногами, его руки сжали серп, что рвал траву, что не кормила их. – Мы умрем, и никто не услышит.
Но в ночи он слышал шепот – шепот крестьян Бретани, что говорили о криках у Парижа, о баржах, что горели, о голосах, что пели о свободе. Он не знал их – Анри и Мариэтту, Клодин и Катрин, Пьера и Жака, – но он чувствовал их тень, что была не гнетом, а надеждой, что росла в его сердце, как семя под землей. Он держал Пьера и Анну, их глаза были слабыми, но живыми, и шептал им: