Быть может, все, что мы видим, все, что представляем, – это только наше воображение. Чувство нашей вины за свое несовершенство. За которое мы мстим, прежде всего, самим себе.
Вы спросите меня: а что есть тогда? Есть энергия, одна сплошная энергия, рождающая фантомы и миражи. Мы все – каждый из нас – часть этой энергии. Наша жизнь – это мираж, наши страсти – это фантомы. И каждый из нас, изливаясь и сливаясь, только лишь волнует этот вселенский энергетический океан, тем самым – в великом множестве фантомов и миражей – придавая ему импульсы, энергетическую подзарядку. Положительную или отрицательную. В равной степени. Для вселенской гармонии.
Посему каждый человек – это частичка Вселенной. А Вселенная – в каждом из нас. Такая вот оговоренная кем-то история.
Зачем так все устроено? Я не знаю. Наверное, есть какой-то смысл. Который можно предположить, опять-таки воображая.
Надеюсь только, что о чем-то мы узнаем после смерти. Прикоснувшись к матке, которая не умирает. Хочется надеяться. А при жизни приходится довольствоваться миражами и зеркалами.
И не отключать воображение.
Когда умерла мама, он остался один. Грустно улыбался, как Пьеро после горьких слез у гроба Мальвины. Переезжать никуда не хотел и стал свыкаться с одиночеством, сначала, коротая тоску, лежа часами на супружеской кровати, а потом неспешно наводя тихий порядок в поминальной квартире: перекладывал с одного места на другое вещи, зачем-то обклеивал стулья, поливал оставшиеся ему в наследство от мамы цветы.
– Когда умрет матушка, я запью, – так говорил он, а мама – в ее земную бытность – пристально смотрела на него и сочувственно переживала за нас с сестрой, обреченных на такую, предрекаемую им, перспективу. Сегодня мне кажется, что она долго тянула жизнь в том числе и поэтому: чтобы не оставлять нас с его одиночеством и отчаянием.
К счастью, надо отдать ему должное, не запил. Ни после похорон, ни спустя какое-то время. Хотя подвыпивший он всегда. Видно, таков ген советского человека: получать энергию, как-то в жизни бултыхаться, взбодрившись алкоголем. Встает утром, часов в пять, прокашливается в ванной, потом, стуча ложкой, промешивающей сахар, выпивает чашку горячего кофейного напитка, сидит, долго глядя в рассветающее окно, на кухне и снова уходит спать. До десяти часов. До двенадцати трезв, трезвым идет в магазин, покупает себе самого простого полусладкого вина, выпьет три рюмки, закусит бутербродом. Потом что-то, по сути, никчемное, соображает по дому и слушает телевизор. Не смотрит, а именно слушает, изредка поднимая глаза, когда события требуют зрения. В телевизоре его спасение. Он – окно в мир, который скрашивает его старческое существование.