– Ага, Захар трепался. Будто ему малой сын волхв нашего выболтал. Мы тогда ещё посмеялись, помнишь. Ты сказала, представь мы с тобой жены бога.
Я тормошила её, стараясь заглянуть в глаза. Зачем плакать от детской болтовни.
– Враки все это. Пужать девок. Сама же смеялась и мне верить не велела.
– Любавка в ногах у отца валялась, чтобы Маринку не отдали в жены богу. А нас с тобой отдадут, заступиться то не кому.
Странно, и не понятно. Зачем со скалы прыгать, если в жены богу. Наверное, прыгать невысоко. Как через костёр сигали по праздникам. Бог же в храме или на капище. А может в облаках на небе. Так великий Волхв глаголил. И я наивно обрадовалась:
– Здорово, значит вместе в храме жить будем. Только не пойму, я там бога не видала, кто же мужем то будет. Хоть бы не старый отцовский волхв.
Я скривилась и прыснула со смеха представив, что придется целоваться с древним старцем.
Анютка посмотрела на меня странно, даже цыкнула обидно.
– Бог на небе, дуреха. Мы прыгнем в океан и разобьемся о скалы. Убьют нас сородичи, принесут в жертву. Меня через весну, тебя через две, а Маринку через три.
– Как убьют, миленькая, родненькая. Зачем?
– Древний обряд. Так сказал отец Любавке.
Слезы закапали с подбородка. В душу упала ледяная глыба обиды. Обиды на всех. На отца, на сородичей, на волхвов. Не что правда, убьют.
– Что же мы им сделали? За что?
Анюта молчала и только всхлипывала рядом. Мы плакали до утра. Проклиная судьбу, и злой рок, по велению коего нам не суждено встретить семнадцатую весну.
– Давай убежим?
Предложила я после первых петухов. Аня недоуменно приподняла бровь. Какая же она красивая, да ладна. Щёчки розовые, коса в руку толщиной. И глаза большие голубые словно кусочек неба смотрит в душу.
– Мы княжны, предназначенные богу Святовиту. Нам не дадут сбежать. А если и осмелимся, то вернут и все равно отдадут в жертву.
Так и дремали в вперемежку с плачем на старой холодной печи тесно прижавшись друг к другу. Мы родные сестры, такие похожие и такие разные. Анюта, беленькая светленькая, лучилась светом и добротой и я напротив смуглая чёрная, как ночь, шкотная да непослушная.
На зорьке к нам пробралась Олька. Она хоть и мала совсем, едва двенадцатую весну встретила, но рослая крепкая девочка. Кровь с молоком.
– Вот вы где, а там такое, такое творится. Тятенька гневается. Всех стражей высек. Маринку из светлицы не выпускают. Гутарют своровали вас. Любавка глазюками зыркает. Не верит.