– Угум, ролики на телевидении, билборды…
– Чувак, как ты это сделал? Лови вайбы любви, брат! Тяни пятерню! Жжешь!
Мы расположились на шезлонгах перед входом в клуб. Держа в руках открытую бутылку, я начал свою тронную речь:
– Так, малявки, тишина! Хочу вам сказать кое-что. Вы знаете, что много лет я глубоко сидел в том самом месте, откуда двадцать три года назад, перепутав дорогу, появился на свет наш друг Стивен (невнятный гул одобрения). И вот теперь, когда в темноте впервые забрезжил светлый лучик надежды – что же я вижу, сэры? Кто надоумил вас, что клитор похож то ли на авокадо, то ли на рожу Харви Вайнштейна?
– Фу, чувак, это было так грубо! Мэтти же старался…
Здесь, наверное, пришла пора немного рассказать о моих друзьях. Которые, как вы сами потом убедитесь, сыграют в этой истории просто невероятно важную роль! Хотя еще правильнее будет сказать – не сыграют вообще никакой. И я им за это очень признателен. Почему, спросите вы? Да потому, что этих бестолковых оболтусов лучше держать подальше от любых историй, иначе эти истории превратились бы в нескончаемые вариации одного единственного сюжета, на котором основаны все без исключения ситкомы девяностых: несколько инфантильных дебилов навечно заперты в одной комнате, и любое их начинание заканчивается позорной неудачей под злорадный смех таких же дебильных зрителей.
Я познакомился со всеми тремя несколько лет назад на знаменитой «Задничной выставке» в галерее Робби в Сохо, куда я и сам тогда пристроил пару задниц (холст, масло). То было время смелых творческих экспериментов, основанных на моем живом – я бы даже сказал, всепоглощающем интересе к данной теме, и благодаря этому интересу я сильно сблизился с начинающим галеристом и двумя главными звездами выставки, художниками Мэттом и Стивеном.
Задницы, правда, в ту пору у них выходили совсем неубедительными, поскольку писали они их, основываясь на туманных, обрывочных воспоминаниях о предмете. Их бешеный юношеский темперамент, столь долго подавляемый зубными скобами, очками с толстыми линзами и строгими еврейскими мамашами, не позволял им продолжать спокойно сидеть у мольберта, когда натурщицы снимали трусы. Пацаны начинали распускать руки, а натурщицы начинали звонить в полицию.
Даже видавшие виды сыщики долго отказывались верить в то, на что они каждый раз натыкались в деле четырех юных постимпрессионистов. Хотя в нашем ремесле маскулинные типажи отсеиваются еще на этапе рисования фруктов, все трое подследственных оказались гетеросексуалами – включая меня, но исключая Стивена, который был девственником – другими словами, все еще числился подающим надежды проспектом без права претендовать на профессиональный контракт.