От неожиданности я охнул и повалился на спину. К своей чести замечу, что несмотря на всю чудовищность произошедшего, на этот раз я был все-таки отчасти готов к чему-то вроде этого и не выпустил телефон из рук, продолжая снимать. Некоторое время тело Лидии металось во все стороны под грязным стеклянным потолком, который, как теперь стало видно благодаря еще более усилившемуся свечению от нее, находился футах в трех над ее головой. У меня не возникло даже мысли, что разгадка фокуса заключалась в наличии невидимого троса или толстой капроновой лески, потому что это не объясняло ни той скорости, с которой она перемещалась, ни сложнейшей траектории этого перемещения. Собственно, выглядело это так, будто ее тело трепало гигантское свирепое животное.
Спустя полминуты что-то поменялось, и Лидия зависла на одном месте, быстро кружась с разведенными в стороны руками. Подол ее балахона образовал широкое кольцо вокруг ее подмышек, и стало видно, что на ней не было белья. Спустя еще несколько секунд ее кружение замедлилось, и она начала понемногу опускаться.
Я снова поднялся на ноги, стараясь не упустить момент, когда капюшон спадет с ее головы, но каким-то удивительным образом он продолжал держаться на месте. Наконец, Лидия без сил осела на пол, низко свесив голову. В наступившей тишине было слышно ее усталое дыхание. Мне показалось, что в чем бы ни состояла цель этой постановки, достигнута она так и не была.
Что ж, вот и пришло время сознаться: на самом деле чуть раньше я солгал, утверждая, что поверил в реальность произошедшего в клубе. Поостыв, я все-таки склонялся к тому, что, подвергшись обольщению и гипнозу, сам взобрался на сцену. Теперь же, находясь в полном сознании и увидев то, что мне пришлось увидеть, я больше не сомневался: шутки кончились; тетя Джулия не сошла с ума; Лидия, безусловно, была ведьмой; люди умеют летать; мира, каким я его знал, больше не существует!
Предвидя упреки самых нежных моих читателей, скажу сразу: о да, я прекрасно помню о великой традиции американской литературы скрупулезнейшим образом фиксировать любые, даже самые трудноуловимые эмоциональные миазмы, начиная с момента извлечения будущего писателя из материнского лона. К слову, об этом же меня просил и мой издатель Рональд, уверяя, что в противном случае весь тираж этой книги будет немедленно уничтожен отрядами безжалостных карателей из «Национального круга книжных критиков». Достойно упоминания и то, что двадцать четвертая поправка, призванная устранить последствия досадной чувственной амнезии наших отцов-основателей, прямо гласит: «Буквальное, либо метафорическое описание эмоций, которые герой произведения испытывает под воздействием накатывающихся на него сюжетных волн, есть не право – это установленная конституцией обязанность каждого американского автора».