Она встала и ушла с балкона.
2.
Старый родной секретер! Вот он, миленький! Сколько воспоминаний!
Колпинская квартира, маленькие сыновья, старое черное пианино, вечера с вязанием или вышивкой в руках… Все напротив этого самого секретера. Когда-то он приобретался с такой удобной откидывающейся крышкой специально для сыновей, которым, старшему из которых, тогда еще только через три года предстояло пойти в первый класс. Но никто из них так и не сидел за откидной крышкой этого секретера. Все сложилось как-то иначе. И уроки сыновья готовили за разными столами в разных странах и не в одной квартире. А секретер так и остался, катаясь по свету вслед за ними в контейнерах. И теперь стоял прямо посередине маленькой комнаты в маленькой квартире на первом этаже, где еще недавно жила ее мать вместе со своей кошкой, которую она называла доченькой. А она, настоящая ее дочь, скиталась по чужим квартирам в ожидании, когда же освободится ее квартира. Когда матери, наконец, придет конец.
Она открыла нижние дверцы секретера и удивилась тем вещам, которые посмотрели на нее оттуда, из глубины секретера. Зачем мать все это хранила? Чего только здесь не было?! И все это давно вышло из употребления, и никому давно было не нужно. Какие-то крышечки, вазочки, панно, чеканки, посуда стопками, какие-то салфетки, жестянки… Барахло, барахло, барахло. Мертвый склад. Такой же мертвый, какой была ее мать еще при жизни. Нет, не внешне. Но внутренне. Закостенелая, заскорузлая, упавшая в трясину лжи и бесчестия, упрямо одержимая своим стремлением быть во что бы то ни стало правой, даже вопреки здравому смыслу, пошлая и злобная. И все это под личиной святошества и благообразности. И это – только для посторонних глаз. С дочерью и внуками она не церемонилась – жесткая и злобная, наполненная гноем ненависти, который начинал сочиться всякий раз, когда мысли ее обращались сами собой или по причине каких-то событий в сторону ее, дочери или в сторону отца дочери, ее бывшего мужа, которого и на свете-то уже не было почти десять лет, но которого она продолжала так ненавидеть, что вытаскивала его в свои сны и там, в этих снах, лупила его, лупила его, лупила.
…Барахла было так много, так плотно оно было напихано, что стоило ей дотронуться до одной вещицы из этого хлама, как вся масса его неудержимо устремилась вниз и с грохотом начала падать на пол.