– Так-так, – пробасил какой-то взрослый и серьезный мужчина.
Не надо быть гением, чтобы всё понять. Не нужно даже голову поднимать. Продавщица ожидаемо вызвала полицейского. А я – покрыла себя позором, о котором могут прознать в школе. И то, что я год назад лишилась отца – не оправдание и не причина скатываться по наклонной. Потому что я не думала о том, что бы сказал папа. Не думала и о маме тоже. Я не получала удовольствие от краж. В этих действиях не было никакого протеста против капитализма и социальной несправедливости.
Сложно объяснить…
Этими делами я как бы морально готовила себя к трудным временам. Хотела приобрести кое-какие навыки и научиться гасить муки совести на случай, если мама всё до цента потратит, но продолжит заливать горе вином, распродавая мебель и технику. А я ничего не могла бы поделать, потому что еще школьница. Потому что мне нужно как-то дотянуть до выпускного и совершеннолетия, но а уж там жизнь покажет. Хотя бы на работу можно устроиться. Да, именно этот нервоз по поводу неопределенности и на фоне депрессии двигали мной, а вовсе не клептомания, которой явно больна предательница-Зара. Ей всё сошло с рук. Ей повезло, а мне – нет!
И я возненавидела ее мечты, нахальство и вечные порхания свободной птицей. Ненавижу ее за то, что такие как она выходят сухими из воды, а другим достается по-полной…
– Сын, знаешь какую категорию преступников я больше всего терпеть не могу? – Начал вещать отец, пока я ковырял вилкой картофельное пюре.
– Не знаю, – безразлично пожал плечами, умирая от скуки и мерного тиканья настенных часов. – Может, маньяков?
– Нет, я сейчас не про редких исчадий ада, кои, слава господи, встречаются нечасто, а про более житейское и рутинное.
Боже, это какая-то пытка! Он, кроме как о работе, вообще ни о чем не может и не умеет говорить. Ни одной интересной темы за всю жизнь я от него не услышал. Он даже когда в детстве заставлял вслух европейские сказки читать, типа Братьев Гримм или Андерсена, то обязательно делал ремарки. Мол, вот этот герой, будь он настоящим, то получил бы такой-то срок. А вон тот – условный или два года с возможностью досрочного освобождения. И тогда, я представлял сказочных персонажей, на руках или лапах которых со щелчком застегиваются браслеты наручников или с громыханием закрывается засов тюремной камеры.