Девушка махнула слабой, дрожащей рукой в сторону старого погоста. Он прятался за деревней, заросший бурьяном и кривыми крестами. Пальцы оставили в воздухе грязный след, будто рисовали карту её кошмара.
– В землю… с головой… я так испугалась…
Голос Марины слабел, слова растворялись в шёпоте, похожем на шелест сухих листьев, и затихали. Она смотрела в небо – тяжёлое, мрачное, с облаками, которые ползли медленно, как черви по гнилому мясу. Дыхание замедлялось, каждый вдох был длиннее, а выдох – слабее. Василиса отпустила её руку, и та упала на доски крыльца с глухим стуком, как сорванная ветка. Старуха наклонилась ниже, почти касаясь её щеки, и замерла, прислушиваясь. Тишина. Только свист ветра да лай собаки где-то вдали.
Марина не дышала. Глаза её, полуоткрытые, застыли, глядя в пустоту, туда, где рассвет ещё не пробился сквозь тьму. Василиса с хрустом в костях выпрямилась и оглядела двор. Ночь слабела, отступала перед серым туманом, что поднимался от земли, цеплялся за траву, за забор, за сарай. Клинцовка была пропитана безысходностью – вязкой, как грязь под ногами. Дома молчали, их окна были слепы, забиты досками или завешаны старыми тряпками. Ни огонька в этой тьме. Люди здесь не жили – существовали, тянули дни, как больной, забывший зачем дышит. Они ждали, когда их заберёт земля. Или что-то похуже.
Василиса знала это лучше других. Семьдесят с лишним лет в Клинцовке – годы скрипа половиц, запаха прелой соломы и шёпота ветра с погоста. Её изба стояла на отшибе, ближе к лесу, и это было совсем не случайно. Люди шептались за её спиной, называли колдуньей, но приходили, когда беда стучала в дверь. Она не спорила. Она знала, что они правы. И знала, что эта ночь – не просто беда. Это было нечто большее. То ужасное, что Марина видела на погосте и что теперь лежало мёртвым грузом в её глазах.
Она подняла ладони к груди Марины – медленно, с осторожностью, будто боялась разбудить ушедшее. Надавила, слегка, и из горла девушки вырвался звук – протяжный, низкий, как стон зверя. Василиса наклонилась ещё ближе, её сухие, потрескавшиеся губы раскрылись и она втянула этот стон, глубоко, жадно, как воздух после долгого ныряния. Глаза её подёрнулись белёсой поволокой, но лишь на мгновение, она быстро встряхнула головой, отогнав подступающее видение.