Василиса подставила старую, с синими цветочками по краю, что казались нелепыми в этом кошмаре, миску. Кровь лилась в неё, булькала, стекала по стенкам. Голова курицы моргнула – медленно, устало, как бы прощаясь, – и в этом движении был весь ужас Клинцовки, весь её мрак. Старуха замерла, дыхание её остановилось, а сердце сжалось от непереносимой тоски.
Она отвернулась, сжимая миску, и кровь капнула на сорочку, оставив тёмное пятно.
Василиса пошла назад, перешагнула, по-прежнему лежащую без сознания Марину, и, не глядя на неё, вошла в избу. Рассвет, слабый, розовый, лживый, пробивался сквозь тучи. Он нёс с собой не надежду на лучшее, а лишь по-своему напоминал, что Клинцовка своих не отпускает.
Глава 2: Незнакомка
Душный августовский вечер висел над Клинцовкой, как застарелая лихорадка, что не отпускает даже в прохладе ночи. Воздух был густым, липким, пропитанным запахами пота, дешёвого пива и прелой земли, которая лежала на полях за деревней. Улицы, утопавшие в грязи после вчерашнего дождя, блестели в тусклом свете единственного фонаря, мигающего у перекрестка, словно подыхающий зверь. Свет его падал на облупившиеся стены домов, на покосившиеся заборы, на ржавые остовы машин, которые стояли у обочин. И всё это казалось мёртвым, застывшим в ожидании конца. Клинцовка не жила. Она выживала, тянула свои дни, как старик, что давно забыл вкус хлеба, но всё ещё цепляется за дыхание.
Единственным островком шума в этой тьме был клуб. Он располагался в низком здании на краю деревни, сложенном из серых бетонных блоков, облупившихся и потрескавшихся, как кожа на руках старухи. Над входом – выцветшая до бледных пятен, вывеска "Клинцовка Night", буквы которой едва угадывались под слоем пыли и паутины. Изнутри доносилась громкая, рваная музыка, с басами, что били по ушам, как молот по наковальне. Свет неоновых ламп, красных и синих, пробивался сквозь мутные окна, падал на асфальт перед входом, смешиваясь с грязью и окурками, валяющимися под ногами у входящих. Люди здесь собирались не для веселья. Они приходили, чтобы забыться, утопить тоску в пиве и дешёвом самогоне, заглушить её криком под музыку, которая давно всем надоела, но при этом всё ещё играла, как заезженная пластинка.
Марина стояла у стены, прислонившись к холодному бетону, что впитал в себя сырость ночи. Её джинсы, потёртые на коленях, липли к ногам от пота, а кофта, тонкая, синтетическая, с выцветшим рисунком, облепила спину, пропитавшись влагой. Она держала в руках пластиковый стакан с тёплым, мутным пивом, с пеной, что давно осела и пахла кислятиной. Глоток обжёг горло, но она всё равно пила, медленно, глядя на толпу внутри через открытую дверь. Люди двигались вяло, будто марионетки с обрезанными нитями, их бледные, с тёмными кругами под глазами лица казались масками, которые давно забыли, как улыбаться. Густой, едкий дым от сигарет висел в воздухе, смешиваясь с запахом пота и пролитого алкоголя, создавая духоту, от которой кругом шла голова.