А сегодня дождь, словно неугомонный оркестр, отбросив всякую сдержанность и приличие, яростно выбивал свою партию на хрупких стеклах окон. Капли, крупные и тяжелые, как расплавленный свинец, с силой обрушивались на поверхность, создавая калейдоскоп размытых отражений и уродливых силуэтов. Звук их ударов, громкий и настойчивый, был похож на барабанную дробь рассерженного музыканта, с остервенением выбивающего хаотичный ритм, словно в унисон с неразберихой, царившей в душе Евлампия. Этот какофонический аккомпанемент создавал атмосферу какого-то зловещего ожидания, словно мир замер в предвкушении какой-то неминуемой катастрофы.
Евлампий, закутанный в старый, колючий кардиган, цвет которого давно вылинял и стал напоминать цвет пожухлой травы, напоминавший своей бесформенностью облик покинутой пещеры, сидел, сгорбившись над толстой папкой с отчетами. Его поза выражала полнейшую апатию и безысходность. Он, словно средневековый писец, кропотливо и мучительно пытаясь расшифровать древний манускрипт, разбирал небрежные записи о просроченных канцелярских принадлежностях. Работа эта, лишенная какого-либо смысла и вдохновения, казалась ему наказанием, сродни принудительному чтению учебника по статистике вслух. И в этом унылом марафоне цифр, кодов и номенклатур, которые ни о чем не говорили его сердцу и разуму, он чувствовал себя маленькой, никчемной шестеренкой в огромном, бессмысленном и неумолимо вращающемся механизме. Этот механизм, не дающий пощады, высасывающий из человека все соки и превращающий его в бездушного робота.
Серые, словно выкрашенные пылью, стены офисного помещения давили на него, сжимали со всех сторон, не давая вздохнуть полной грудью. Монотонное гудение вентиляционной системы, которая, казалось, уже давно потеряла свою эффективность и вместо свежего воздуха гоняла по кругу пыль и старый, затхлый воздух, еще больше усиливало ощущение изоляции и оторванности от реального мира. Воздух был тяжелым, спертым и пропитанным запахом пыли, старой бумаги и какой-то затхлости, словно в подвале, где годами копится никому не нужный хлам. Но главным виновником его новых страданий был не этот удручающий антураж, не эта атмосфера безысходности и монотонности, а проклятая аллергия, возникшая из-за злосчастной пыльцы заморского кактуса. Уборщица тетя Клава, женщина с добрым сердцем, по мнению окружающих, иногда не дружила с головой, и тягой ко всему экзотическому, принесла это колючее чудо флоры на прошлой неделе, полагая, что оно “скрасит серые будни” и внесет в офисную атмосферу немного тропической свежести. Теперь же, этот “скраситель”, как ехидно про себя прозвал его Евлампий, превратил его жизнь в настоящий ад. Пыльца, невидимая и коварная, словно стая голодных комаров, атаковала его носоглотку, разжигая в ней нестерпимый зуд и вызывая приступы непрекращающегося чихания, от которого, казалось, трескается череп.