Отец однажды не вернулся из леса.
Мама спилась.
Надя трусливо уехала.
Так себе надежда из неё вышла.
Спустя сутки на Перми II, всё такой же серобетонной и синестеклянной, Надя пересела на электричку: едва успела, замешкалась сначала с багажом, потом – встряла в очередь на кассе за билетом, являвшим собой чек, тут же смявшийся в нервозно трясущихся влажных ладонях, затем – с покупкой бутылки воды и чебурека, который то и дело норовил выскользнуть из целлофанового пакетика, чуть не получила по косе от автоматических дверей, но, как ни странно, выхватила себе место у окна.
Закончилась эпоха страшных деревянных скамеек в электричках. До Кунгура, вон, ходили эстетичные составы с синими креслами с выделенными подлокотниками, почти как в самолёте; но попала на горнозаводском направлении, в сторону Тёплой горы и с пересадкой в Чусовом, на более старый вариант – с синими сомнительной мягкости скамьями, разделёнными на три выраженных посадочных места. Никто рядом с Надей не сел, и она, задвинув сумки в ноги, прижалась к окну.
***
Родной дом стоял на окраине Ягбора, где за ветхим, но всё ещё стоически держащим редкие удары ветра забором огорода начиналась непроглядная тайга. Должно быть, название дали посёлку уже давно – в те времена, когда сосняк и вправду был молод и свеж; но вот зато ручей никуда так и не делся: в детстве Надя частенько бегала в лес, заходя совсем не глубоко, скидывала обувь, шла босиком по мягчайшему ковру из хвои и переходила на бег, едва прорывался сквозь шорохи и птичьи трели звонкий ручей. Чем ближе к нему, тем топче становилась земля, и вот Надя прыгала в ледяную воду, искалывающую тут же ступни, и стояла, едва дыша, и такое счастье переполняло её в такие моменты одиночества, что хотелось плакать. Порой она и правда плакала, позволяя вырываться наружу всему, что давила, а после, зло промакивая слёзы и растирая покрасневшие слёзы, шлёпала обратно.
Воспоминания захлестнули Надю с головой: встали перед глазами, как живые.
Дерево родного дома, на один этаж с погребом и чердаком, как и многие вокруг, за годы потускнело. Надя помнила, как прикасалась к стенам снаружи ладонью – шершавая поверхность отвечала на её прикосновение теплом, будто нагретая солнцем. На углах проглядывались резные узоры, высеченные отцом, но об их значении он не имел обыкновения распространяться, пусть Надя спрашивала, пока не надоело. Неподалёку расположились сарай, где хранились отцовские инструменты, и банька, какую топили еженедельно, курятник, где кудахтали вечно беспокойные куры, и собачья будка, где жила Райда, а после – её верные наследницы, носящие то же имя, пока не закончилась гордая династия дворняг, поленница и крольчатник.