В этом мгновении сквозила двойственность, присущая Малеку: белая сутана его души была безупречно чиста снаружи и смертоносно пропитана ядом изнутри.
Несколькими мгновениями позже он вступил в прохладный полумрак монастыря. Коридоры казались сотканы из меланхоличных теней, а тишину нарушал лишь отдалённый звон колоколов, призывающий монахинь к утренней молитве. Проходя мимо старинных витражей, Малек скользил взглядом по изображению святых, как любознательный коллекционер, что разглядывает новое пополнение в своей галерее. Ему нравилось это величавое безмолвие, где каждый шорох отдавался эхом, словно тайные слова, шёпотом несущиеся от стен к сердцу.
– Следуй за мной, сын мой, – произнесла мать Агата, указывая дорогу. – Покои для тебя уже приготовлены. Надеюсь, ты найдёшь их удобными.
Отворив тяжёлую дубовую дверь, настоятельница пропустила гостя в небольшую келью. Скромная обстановка – узкая кровать, деревянный стол и книжная полка со святыми писаниями. Малек повёл рукой по переплёту самой пыльной книги: тонкая улыбка снова тронула его губы. Здесь не было кричащей роскоши, которую он прежде знал в высшем свете, но ему импонировал аскетичный дух этого места – он пробуждал его тонкую, почти эстетскую жажду к тайному.
– Я лишь верная служанка этой обители, – с почтением обратилась к нему мать Агата, – но прошу: если тебе что-то понадобится, обращайся ко мне без колебаний.
Малек чуть склонился в ответ:
– Ваше предложение – истинная милость, матушка. Уверен, здесь я обрету покой и… новые знания, – его голос звучал искренне, однако в интонациях будто скользнул лёгкий намёк, неуловимый для непривычного уха.
Настоятельница пожелала ему благословенного дня и тихо удалилась, закрыв за собой дверь. Остался лишь звук её шагов, затихающий в дальнем коридоре. Малек опустился на стул перед столом, осторожно достал из сумки маленькое зеркальце в серебряном обрамлении и улыбнулся своему отражению. В этой улыбке – насмешка, самодовольство и что-то пугающе прекрасное.
«Насколько проще играть роль благочестивого отшельника, когда вы в окружении тех, кто свято верует в каждое ваше слово», – подумал он.
«Монастырские стены подобны театру, где зрители сами умоляют показать им чудо. А я, увы, всего лишь предстану чудовищем под личиной святого… Но разве не в этом истинная красота искусства?»