Когда-то давным-давно, ясным декабрьским утром, двое бедно одетых детей стояли на коленях на берегу замерзшего канала в Голландии.
Солнце ещё не взошло, но серое небо у горизонта уже раздвинулось, и его края окрасились в багровый цвет наступающего дня. Большинство добрых голландцев наслаждались безмятежным утренним сном. Даже Минхеер фон Стоппельнозе, этот достойнейший из достойных, старый голландец, всё ещё дремал, окутанный сладостными утренними грёзами.
Время от времени какая-нибудь крестьянка, придерживая на голове туго набитую корзину, скользила по зеркальной глади канала; или крепкий мальчишка, направлявшийся на работу в город, пролетая мимо, бросал добродушную гримасу в сторону дрожащей от холода парочки,
Тем временем, энергично пыхтя и дергая за шнурки, брат и сестра, а таковыми они, по – видимости, и были, что-то крепили к своим ногам – конечно, не коньки, а неуклюжие деревяшки, толстые полозья, зауженные и отполированные по нижнему краю и пронизанные дырочками по верхнему, сквозь которые были продеты шнурки из обычной сыромятной кожи.
Эти странные на вид коньки смастерил мальчик Ганс. Его мать была бедной крестьянкой, слишком бедной, чтобы даже подумать о покупке заводских коньков для своих малышей. Какими бы грубыми ни были эти коньки, они подарили детям много счастливых часов на льду. И теперь, когда наши молодые голландцы холодными, покрасневшими пальцами дергали за тесёмки, а их серьёзные лица склонялись к коленям, никакое зрелище желанных и одновременно невозможных железных полозьев не могло притупить сияющего внутреннего счастья.
Через мгновение мальчик встал и, важно взмахнув руками и небрежно бросил:
– Пойдем, Гретель!
И тут он оттолкнулся и легко заскользил по каналу.
– Ах, Ганс, – жалобно позвала его сестра, – с этой ногой у меня ещё не всё в порядке. В прошлый базарный день мне всё время было больно от веревок, и я натёрла ногу, и теперь у меня болит нога, когда я завязываю на одном и том же месте!
– Тогда завяжи их повыше! – ответил Ганс и, не глядя на неё, сделал на льду замечательный пируэт, который он назвал «кошачья колыбель».
– Как я могу? Веревка слишком короткая!
Издав добродушный голландский свист, который по-английски означал, что с девушками слишком много хлопот, он направился к ней.